Джулия Хиберлин - Янтарные цветы

Пистолет вгрызается в кожу на моем животе, словно стальная формочка для печенья. Мне хочется выхватить его и пустить пулю в мягкую спинку кресла. Увидеть, как взлетают в воздух белые клочья набивки.

Я не хочу беседовать со своим монстром. Я просто хочу, чтобы он сдох.

– Я нервничаю. – Голос Бениты дрожит.

У нас с ней срочная встреча. Бениту подослали ко мне одну – выполнять самую грязную работу. С того момента, как я отказалась выступать в суде, еще и суток не прошло.

Глаза у нее не накрашены: стало быть, что-то стряслось. Она все равно очень красивая, просто теперь больше похожа на первую красавицу средних классов, а не старших. Мне вовсе не хочется быть человеком, из-за которого Бените так страшно. Она всегда была ко мне очень добра. Даже ее имя означает «благословенная».

Бенита резко замирает у окна.

– Я должна уговорить тебя дать показания в суде. Мистер Вега и врач считают, что между нами установилась некая духовная связь – мы же девочки. Честно говоря, я вовсе не уверена, что тебе стоит давать показания. А сама я подумываю устроиться в дядину компанию по производству шкафов.

Ух ты. Кто бы мог подумать, что мой отказ приведет к такому…

– Меня просили спросить, чего ты больше всего боишься. – Она плюхается в кресло врача и впервые заглядывает мне в глаза. – Велели сесть в это кресло. И сказать, что ты никогда не пожалеешь о своем решении дать показания, как бы трудно тебе ни пришлось на суде. В общем, если ты мне скажешь, почему боишься суда, я буду рада. Тогда они подумают, что я хотя бы попыталась тебя переубедить.

В ее нежных глазах стоят слезы. Наверное, уже не первый раз за утро. Мне хочется ее обнять, но это будет очередное нарушение профессиональной этики, а сегодня Бенита и так нарушила немало правил.

– Я слышала, что адвокат обвиняемого «рвет свидетелей в клочья», – медленно произношу я. – Лидия зачитывала мне статью в газете про Ричарда Линкольна. И еще она подслушала разговор своих родителей. Папа говорил маме, что за глаза его называют Отпетой Сволочью. Он убедит присяжных, что я это все заслужила. Или что я все сочиняю.

– Да, адвокат подсудимого – сволочь та еще, – кивает Бенита. Она прикладывает пальцы под глаза, чтобы удержать слезы.

Я не глядя достаю салфетку и протягиваю ей. Коробка «клинексов» привычно ждет меня на тумбочке у дивана, прямо под рукой. Всегда на одном и том же месте.

– И еще я не хочу сидеть в одной комнате с тем… кто это сделал, – продолжаю я. – Он будет всю дорогу на меня пялиться… Хуже не придумаешь. Не хочу, чтобы он снова почувствовал власть надо мной.

Бенита промакивает глаза салфеткой.

– Я бы тоже не хотела. Это ужасно.

– На суде будет мой папа. Я не хочу, чтобы он знал все эти жуткие подробности, понимаешь? От одних только мыслей и разговоров об этом меня тошнит. Так и вижу, как блюю со свидетельской трибуны.

Бенита делает глубокий вдох.

– В прошлом году, когда я проходила практику, мне досталось одно жуткое дело. Шестидесятипятилетняя тетушка, прикованная к инвалидному креслу, насиловала двенадцатилетнюю девочку. Ты бы это слышала. Даже семья разделилась: кто-то поверил девочке, а кто-то нет. – Она с трудом переводит взгляд на меня. – Вот, ты тоже в шоке. Мистер Вега был прокурором. Он суперумный, правда. Попросил девочку рассказать во всех подробностях, как она двигалась вокруг инвалидного кресла во время… актов. Когда она сошла с трибуны, никто не сомневался в ее словах.

– Присяжные вынесли обвинительный приговор?

– Да. Техас не прощает растления несовершеннолетних. Старуха умрет в тюрьме.

– Та девочка не пожалела, что дала показания?

– Не знаю. После суда она была не в себе. – Бенита слабо улыбается. – В общем, я подумала, что продавать шкафы куда проще, понимаешь? Они открываются. Закрываются. И все.

– Ага, – отвечаю я. – Но у тебя дар к тому, чем ты занимаешься сейчас. Серьезно.

– Зачем Обаме знать размер моей талии?!

Эффи в пижамных штанах «Техас рейнджерс» и бледно-розовой шелковой блузке с рюшами семенит по лужайке, крича и размахивая листком бумаги. Мы с Чарли вернулись домой пораньше – после раннего ужина в «Ол саут панкейк хаус». Иногда я гадаю, сколько времени Эффи проводит у окна, высматривая нашу машину на подъездной дорожке. Часы? Надеюсь, что нет.

Наверняка мы обе сегодня провели весь день в попытках встряхнуть память. Не уверена, что сейчас готова общаться с Эффи. Голова раскалывается, несмотря на сладкий пир. Соседка поджидает нас на крыльце, тяжело отдуваясь и тыча пальцем в напечатанное на пишущей машинке письмо.