Джулия Хиберлин - Янтарные цветы

Мне прямо не терпится сказать Лидии, что сегодня его козырь – депрессивный французский философ с гусарскими усами. Какой прогресс! Мою последнюю врачиху Лидия окрестила Цыпой после того, как та предложила мне почитать «Куриный бульон для души».

– Это не тест. В моем кабинете ничего нельзя «провалить», Тесси. – Он говорит предсказуемо-терпеливым и, подозреваю, немного усталым тоном. – Один из персонажей Пруста вспоминает забытое событие из своего детства после того, как вдыхает запах намокшего в чае печенья. Ученые давно гоняются за теорией о том, что запахи способны освежать воспоминания. Обонятельная луковица находится рядом с той частью нашего мозга, где хранится прошлое.

– Выходит, это все-таки тест. Вы хотите, чтобы я попыталась освежить память с помощью запахов.

– Можно попробовать. Есть ли такие запахи, которые стали тебе… неприятны после случившегося?

Арахисовое масло, арахисовое масло, арахисовое масло ! На прошлой неделе папа устроил нам с Бобби допрос о том, как целая банка «Джифа» попала в мусорное ведро. Бобби меня не сдал.

Мои ноги внезапно сводит судорогой.

– Тесси, что происходит?

Я не могу дышать. Подтянув колени к подбородку, затыкаю пальцами уши.

– Почему я ничего не помню? Почему я не помню?!!

Он обнимает меня и что-то говорит. Я кладу голову ему на плечо. Он слегка каменеет, потом расслабляется. Его тело – горячее, как грелка, как папа. Не знаю – и, если честно, знать не хочу, – положено ли психотерапевту так себя вести с пациентами.

Он – это тепло.

Я провожу в душе сорок пять минут, но легче не становится. Обойдя весь дом, я открываю холодильник, достаю апельсиновый сок и захлопываю дверцу. Беру со стойки телефон. Позвонить Чарли? Биллу? Джо? Нет, нет, нельзя.

Захожу на «Фейсбук». Подключаю к колонкам старый айпод Чарли и врубаю музыку на полную громкость: гулкое вибрато Келли Кларксон мягко массирует мой мозг. Привожу в порядок кухонную утварь, журналы, почту, разбросанную бумагу и блокноты дочери. Несколько раз раскладываю и складываю оставшийся отрез сатина. Словом, наполняю прямыми и четкими линиями наш дом, в котором вещи обычно беспорядочно катаются по воле бурливых волн.

Я хочу, я должна знать, что хранится в коробке, которую семь часов назад нашли рядом с штормовым убежищем Лидии. Со своего наблюдательного пункта под свесом крыши я только разглядела, что коробка была металлическая, около двенадцати дюймов в ширину, и легкая – криминалистка без труда подняла ее руками в голубых латексных перчатках. А потом полицейские стали очищать двор от посторонних людей вроде меня. В поднявшемся гаме и суете Джо на меня даже не взглянула. Билл и помощница окружного прокурора стояли сбоку от люка и, скрестив на груди руки, наблюдали за происходящим.

Стук в дверь – быстрый, тройной – возвращает меня к реальности. Я окидываю себя беглым взглядом – одета хоть? Не совсем. Ноги голые. На мне только старая армейская футболка Лукаса, которая заканчивается примерно в четырех дюймах от кружевной полоски, которую в «Виктория сикрет» называют нижним бельем. Лифчика под футболкой нет. Я быстро хватаю шорты из стопки чистой одежды на диване и запрыгиваю в них.

Снова стук. И опять.

Шорты – дочкины, и они полностью закрыты футболкой, как будто их и нет. Ладно, годится.

Я смотрю в глазок. Билл.

Его лицо идеально помещается в овал глазка – похоже на крошечный портрет в старинном медальоне. Волосы влажные и зализаны назад. Я прямо-таки чувствую исходящий от него запах мыла.

Я знаю, он пришел не о Лидии разговаривать. Мы едва не поцеловались на том тротуаре. Безмолвная беседа шла между нами с тех пор, как он врезался головой в мою люстру из галвестонского морского стекла.

Я открываю дверь. На нем потертые «левайсы» и легкая вопросительная улыбка на лице, которая сегодня вечером сулит мне одни неприятности. Я не могу оторвать взгляда от его губ. В каждой руке по бутылке вина. Красное и белое. Как предусмотрительно – он ведь не знает моих предпочтений. Я не хочу ни того ни другого. В такие вечера я пью пиво и только пиво. Температура воздуха между нами ощутимо растет, кожей чувствую. Притворство, здравомыслие, отрицание, моя четырнадцатилетняя дочь и тот факт, что у него наверняка просят удостоверение личности при покупке алкоголя, – все это куда-то исчезло после того, как я разрыдалась в его объятьях. С тех пор Билл почти ни словом со мной не обмолвился, просто не было нужды.