Джулия Хиберлин - Янтарные цветы

Я уже не впервые рисую вслепую. На прошлом занятии он проткнул карандашом листок бумаги – получился своеобразный зонтик, чтобы можно было взять карандаш в руку, но не видеть, что рисуешь.

– Такие примитивные рисунки – самые информативные. Глаза для этого не нужны. Начинай с краев листа и двигайся к центру.

Я помню цветочный орнамент, выгравированный по краю планшета для бумаги, и свои липкие от пота и шоколада пальцы, но не помню, что нарисовала в тот день.

– Воспоминания – не компостная куча, – сказал врач, подводя меня к столу. – Они не разлагаются.

Я отлично понимала, какого результата он хочет добиться этим упражнением. Главная цель – не излечить слепоту, что вы! Ему хотелось узнать, почему моя щиколотка раздроблена и какое орудие оставило полукруглый шрам под моим глазом. Он хотел, чтобы я нарисовала лицо .

Конечно, он ничего такого не говорил, но я-то знала.

– Здесь у нас – огромное хранилище данных. Неисчерпаемое. – Врач постучал меня по голове. – Надо просто-напросто открыть все ящики и как следует в них покопаться.

Еще один бесценный совет из серии «помоги себе сам» – и я бы заорала, честное слово.

Слышно, как за дверью бормочет отец – размытые слова, будто написанные тупым карандашом. Оскар устроился в пещере под письменным столом и положил голову мне на ноги. Приятная тяжесть – как мамина рука на плече. Сквозь дверь доносится голос врача. Они беседуют о боксе, как будто мир в полном порядке.

В моей голове совершенно пусто; рука начинает неистово натирать углем бумагу.

Щелчок замка. От страха я подскакиваю на месте, Оскар тоже. Планшет сваливается на пол. Понятия не имею, сколько прошло времени – и это очень странно. Вместе со слепотой у меня появилась сверхспособность: угадывать время с точностью до пяти минут. Лидия списывает это на примитивные биологические часы вроде тех, что заставляют зверей, погруженных в спячку, просыпаться в одинокой темной берлоге и возвращаться в мир.

Я чую его: тот же одеколон «Томми», которым братец обильно поливается в «Диллардз». Мой врач носит парфюм от Томми Хилфигера, а голос у него как у Томми Ли Джонса. Все – Томми.

– Просто хотел тебя проведать.

Он уже рядом, тянется поднять с пола планшет, затем бережно кладет его на стол передо мной. Все рисунки – кроме того, над которым я сейчас работаю, – вырваны из блокнота и разбросаны по столу. В голове нестерпимо пульсирует боль, и я с силой вжимаю указательный палец в висок – как будто там есть кнопка «выкл.».

– Можно взглянуть?

Дурацкий вопрос. Его взгляд уже наверняка жадно рыщет по столу. Он берет один листок, откладывает, берет второй.

В воздухе стоит жар его разочарования. Чувствую себя нерадивым хулиганом, на которого учитель возлагал большие надежды.

– Ничего, это ведь первый раз, – говорит он. Неловкая пауза. – Ты не взяла краску. – Намек на укор?

Вдруг доктор настораживается. Подается ближе, задевая мое плечо, и переворачивает планшет рисунком вверх.

– Кто это?

– Я еще не закончила.

– Тесси, кто это?

Я целиком покрыла лист бумаги черным углем. Затем порылась в ящике стола и нашла там карандаш с ластиком, которым нарисовала ей на голове гнездо спутанных волос. Ногтем выскребла большие глаза, нежные скулы и нос, пухлые губы, сложившиеся в испуганное «О».

Тут я вспомнила про края, с которых следовало начинать. В черноте у нее не было даже шеи. Просто лицо, плывущее в открытом космосе. Безмолвное, орущее созвездие. Я нарисовала лицо. Но он надеялся увидеть другое.

– Это ваша дочь. – Почему мне так хотелось его помучить – не знаю. Я могла бы сказать, что это Лидия. Или моя мать. Или я сама. Но не сказала.

Легкое движение воздуха – он резко отстраняется. Хочет меня ударить? Оскар под столом утробно урчит.

– Совсем не похожа, – чуть дрогнувшим голосом произносит врач. У меня в голове рисуется странный образ: безупречно гладкое черное яйцо, по которому ползет тончайшая белая трещина.

Понятно, что его ответ неуместен, даже глуп. В семнадцать лет я прекрасно рисую, но этот рисунок откровенно плох. Детская мазня. Конечно, непохоже! Я с ней даже знакома не была. И я слепая .

Он врач. Он не должен принимать мои выходки близко к сердцу.

Когда я успела стать такой жестокой?

Втыкая лопату в землю под своим окном, я думаю о Лидии. Выдергиваю отвратительные рудбекии с корнем и аккуратно складываю в кучу. На лопате видны запекшиеся корки ржавчины, но местами она еще блестит, отражая свет из окна.