Джулия Хиберлин - Янтарные цветы

– Вы тоже так думаете? Что я все подстроила?

Он смотрит на меня прямо и уверенно. Ужасно бесит. Может, Вильяму и не стоит все знать – по крайней мере, правильных вопросов он еще не задавал.

Я начинаю думать, что он нарочно загнал меня в эту комнату с рисунками. Хочет насильно швырнуть меня в прошлое. Вонзить булавку в мой черствый мозг.

– Мои рисунки – не панацея, – резко заявляю я. – Не возлагайте слишком больших надежд на злую девицу с кисточкой.

Четверг. Прошло всего два дня с нашей последней встречи.

Врач закончил ее на двадцать минут раньше положенного – почти сразу после моей эскапады. На следующий день он позвонил и назначил новый сеанс. Не знаю, разозлился он на меня за упоминание его дочери или просто был не готов к такому разговору. За последний год общения с психологами одно я усвоила: они не любят сюрпризов. Именно они должны указывать клиенту путь хлебными крошками. Даже если в конечном счете тропинка заводит в непроглядную глушь.

– Доброе утро, Тесса. – Какой строгий . – В прошлый раз ты застала меня врасплох. Я не сразу сообразил, как мне нужно отреагировать.

– Я уже почти решила сюда не возвращаться. – А вот и неправда. Впервые за долгие месяцы я почувствовала в себе хоть какую-то силу. Вчера Лидия заставила меня сходить в парикмахерскую. Чик-чик-чик. Я прямо-таки слышала, как мои волосы тихо и печально падают на пол. Я сама настояла на короткой стрижке – хотелось измениться, стать больше похожей на мальчика. А получилось ровно наоборот. Лидия придирчиво осмотрела меня и пришла к выводу, что я стала еще красивей. Короткие волосы подчеркнули мой маленький прямой носик, за который я обязана ежедневно благодарить Господа. Глаза превратились в огромные летающие тарелки на бескрайнем техасском небосводе. Лидия как раз упражнялась в сравнениях – готовилась к экзаменам. Когда во втором классе мы с ней впервые взялись за ручки, она заявила, что мечтает о Принстоне. Я тогда подумала, что Принстон – это такой город холостых принцев.

Доктор, кажется, ходит по комнате туда-сюда. Оскар спокоен и клюет носом, видимо, из-за прививок. Последнее время меня волнует, что папа видит в Оскаре первый шаг к собаке-поводырю. Если мне дадут такую собаку, верному, но необученному Оскару придется найти новый дом.

– Я понимаю твои чувства. – Его голос раздается у меня за спиной. – Мне следовало с самого начала рассказать… о дочери. Но она тут совершенно ни при чем. Я не поэтому согласился с тобой работать. – Опять ложь. – Это все дела давно минувших дней.

Мне неприятно, что его голос наскакивает на меня то с одной стороны, то с другой. Какие-то «вышибалы» в темноте.

Через две секунды раздается мягкий скрип его стула. Мой врач не толстый, но и не худышка.

– Кто тебе рассказал про Ребекку? Отец?

– Нет.

– Стало быть, ты случайно что-то… подслушала? – У него робкий голос. Вообще он разговаривает, как обычный – уязвимый – человек. Такое с ним случается редко, полагаю.

– Я теперь часто слышу то, что мне не положено слышать. Наверное, с потерей зрения все остальные чувства обострились. – Опять я вру. Все мои остальные чувства сошли с ума, просто как с цепи сорвались. Любимая стручковая фасоль с беконом по бабушкиному рецепту на вкус напоминает размокшие окурки. Нежный голос младшего брата звучит так, словно тетя Хильда скребет по стеклу длинными красными ногтями. И еще я почему-то стала рыдать при звуках кантри-музыки, хотя раньше втайне считала, что кантри – для тупых.

Ничего этого я врачу пока не говорю. Пусть думает, что у меня теперь острый слух и обоняние. Нехорошо сдавать Лидию: она зачитывает мне все статьи о Терреле Дарси Гудвине и следствии по делу Чернооких Сюзанн, до которых только может добраться. И заодно тщательно изучает прошлое всех психотерапевтов, что пытаются залезть мне в душу.

Когда я лежу на розовом покрывале в комнате Лидии и под стоны Аланис Мориссетт слушаю ее бойкое чтение, я знаю одно: здесь мне спокойно и нестрашно. Лидия – единственный человек, который относится ко мне по-прежнему. Некое внутреннее подростковое чутье ей подсказывает: я умру, если буду сидеть в безмолвном коконе, хрупкая и едва живая от страха. Осторожное обращение мне не на пользу.

Похоже, этот доктор – второй такой человек. Он понимает. Он потерял дочь. Душевная боль – его близкая подруга. По крайней мере, я хочу на это надеяться.

Снова жму кнопку на айфоне. Щелк! Готова третья фотография. Надо было сделать это еще три дня назад, пока стебли цветов не погнулись, а черные глазки не уставились обреченно в землю.