Вениамин Рудов - Тусклое золото

Выждав с минуту, и пресвитер пошел.

По лицу, по спине струились ручейки пота, учащенно билось сердце. Как добрался до хутора, и сам не помнил. Запыхавшись, остановился возле ворот, потряс их, но, как и всегда, они оказались запертыми. Пришлось перелезать через ограду, и сразу, едва спустился во двор, загремел цепью кобель, зарычал, залился в неистовом лае.

Слепые окна поблескивали мертвенной желтизной лунного света. За ними было темно и тихо. В саду пахло дозревающими яблоками. От их запаха засосало под ложечкой. Иннокентий потянулся к дереву, сорвал первое попавшее под руку яблоко, надкусил и выплюнул кислый комок. Потом приник к окну, заглянул в комнату. Отцовская кровать пустовала. Над нею в углу чернели образа…

«На кухне дрыхнет, старый черт»,- подумал он и забарабанил пальцами по стеклу:

- Передохли все, что ли?

Похожий на привидение, слегка сутулясь, из глубины сада вышел отец в одном нательном белье и сандалиях на босу ногу. Остановился в нескольких шагах, проворчал сонно:

- Гремишь, что пустая бочка. Чего принесла нелегкая?

- По тебе соскучился,- съязвил Иннокентий.

Старик промолчал, не спеша направился к крыльцу, шлепая сандалиями по кирпичной дорожке. В комнате предусмотрительно завесил окно и, засветив лампу, ухмыльнулся:

- Красив! Прямо тебе Михаил Архангел с того свету. Ни дать ни взять - Архангел.- И мелко-мелко захихикал. Глаза оставались сердитыми, цепкими, точь-в-точь как у сына.- Зачем пожаловал, спрашиваю? Дня тебе мало?

Иннокентий уселся на стул, устало вытянул ноги. Сказал, словно сплюнул:

- По тебе, говорю, соскучился. Ай не слышал? Ради тебя с того свету примчался, родимый.

Старик гневно стукнул по крышке стола сухоньким кулачком:

Не юродствуй! И шутки мне не шути. Говори, зачем принесло?

- Ты не поп, чтобы перед тобой исповедоваться,- громыхнул Иннокентий басом своим.- Сиди и помалкивай в тряпочку, праведник.- И опрометью бросился на чердак.

Сквозь открытый лаз старик слышал, как сын возился там среди разной рухляди, сложенной с давних времен, матерился отчаянно. Потом спустился вниз, перепачканный пылью и паутиной, с ненавистью посмотрел в подслеповатые глаза отца:

- Куда перепрятал?

Старый Каленник недоумевающе поднял седые брови:

- Об чем спрашиваешь?

- Ты мне баки не забивай - «об чем». Сам знаешь.

Старик подпрыгнул на тонких ногах, сжал кулаки и похож стал на одряхлевшую хищную птицу:

- Не дам! Для тебя, что ли, добро наживалось? Будя, отгулялся! Пора и про черный день подумать, пьянчуга. Ты меня кормить будешь?

Вытянув руки со скрюченными пальцами, старик шагнул вперед к сыну.

Иннокентий побагровел, с невиданной прытью бросился навстречу, схватил отца за грудь:

- Где золото? Где, спрашиваю?

Седая голова Каленника мотнулась, точно подсолнух на ветру.

- Убивец!

- Говори, где золото? Порешу…

Разбуженная шумом, в комнату вбежала мать, бросилась к дерущимся, заголосила, вцепившись в сына:

- Взбесился, ирод! Родного отца за грудки! Волк, бешеный волк, вот те Христос.

Иннокентий отступил. Старик потер ушибленную грудь, надрывно закашлялся.

- Золото ему потребовалось,- прошипел, отдышавшись. Внутри у него клокотало, хрипело. Под расстегнутым воротом тяжело дышала старческая хилая грудь.- Золотишко, видишь ли, ему до зарезу потребовалось… А зачем оно тебе? Может, скажешь?

- Нужно, коли пришел.

- В таком разе - нету его.- Старик тяжелой походкой пошел к кровати.

Желваки перекатывались по лицу Иннокентия. Но он хорошо знал характер отца: не даст, пока не расскажешь. И как ни зол был, как ни душила ярость, пришлось поведать о своих злоключениях.

- Теперь понимаешь, что к чему? - заключил он.- Выход один, смотаться, покуда не поздно.- С опаской посмотрел в окно, перевел взгляд на отца, па мать, продолжавшую стоять рядом.

Старуха в разговор не вмешивалась, так была приучена мужем с давних времен. По морщинистому и равнодушному с виду лицу ее трудно было определить отношение к несчастью, обрушившемуся на единственного сына. Из-под слезящихся век она молча глядела на него, и ни одной живой искорки, казалось, не было в потухших глазах. Постояв, старуха тяжко вздохнула и поплелась к себе.

Старик проводил взглядом жену, и когда за нею закрылась дверь, облокотился руками на стол, отодвинул лампу, чтобы свет не мешал глазам.

- Погляжу на тебя, ну и дурак же ты вырос,- сказал он почти благодушно.- Большой, а дурак. И не пойму, чего икру мечешь. А, промежду прочим, не мешало бы тебе знать законы Советской власти.