Оксана Одрина - Лишний

Ну, конечно, впереди была именно лестница. Он дёрнулся было назад и остановился перед первой ступенькой, ведущей вниз. Но не устоял и, неуклюже размахивая руками, соскользнул и, уже падая, ухватился за потёртые поручни: облезлая краска, ржавчина, грязь. Только у них в подъезде поручни всегда были в идеальном состоянии. Были…

Отчаяние вмиг овладело им: вокруг обшарпанные стены, краска на которых скручивалась, как бумага от огня, и осыпалась красными липкими чешуйками. Истлевшие ограждения знакомо дрогнули, скрипнули в оглушительной тишине, и он отшатнулся на ступени. Послышался треск, грохот, и часть пролёта обрушилась. Лёшка провалился следом, но удержался за склизкие остатки перил. С глухим воем он цеплялся за них, соскальзывал и снова цеплялся, болтаясь над бездной. «Мне жаль тебя», неслись в его голове последние слова Аньки. «Никто не поможет». А ведь и в самом деле никто. Он и сам никто, никем никогда не был и теперь уже точно не успеет достигнуть желанной для каждого высоты «кто-то». Лёшка погибнет при падении с высоты и навсегда останется в тошном уединении на дне гнилого подъезда. Вся его жизнь – и есть бесконечное липкое одиночество. И смерть такая же.

Ему не спастись самому, нет. Но истерично кричать и просить о помощи он не стал. И зачем?.. Сам ведь вот только что, на улице по пути на остановку, отказался. Он и в самом деле предчувствовал, что лестницы вот-вот заберут его жизнь, но не верил. И даже теперь, продолжая хвататься за обломки железа, не принимал и не верил в смерть.

И вот уже его пальцы, поломанные тугой судорогой, соскользнули с холодных поручней. Ошкурил он горячими ладонями старую вздыбленную краску с проржавевшего металла. Сорвался Лёшка, и беззвучно был поглощен неизбежным исходом.

Потом была уже знакомая короткая слепота, в секунду сменившееся тугим беззвучьем с привкусом отвратительной горечи.

Только ведь не могло же всё это быть правдой. Только верить не хотел.

Плотный смог пыли не пропускал свет. Да и был свет, там, где так невыносимо пахло гнилью. Вот оно, то самое дно жизни, про которое говорил Андрей Анатольевич – холодно, сыро, зловонно. Умер?!

– Нет, не правда… – просипел Лёшка и тут же с жадностью проглотил затхлый воздух.

Больно. Он выгнулся чуть вверх от накатившей ломоты в спине, ладони вдавил в ледяной пол и неожиданно погряз в жирной пыли. Она была повсюду: в волосах, на лице, на губах, в носу и во рту. Въедалась в глаза, в лицо, в шею. Его мучила жажда и стылость. Он давился першащим горлом и дрожал от холода, а пальцы рук тряслись и всё глубже зарывались в колючую мелкую россыпь. Кажется, он был ещё жив, но переломал себе всё, что только мог, парализован и теперь уже точно не выберется из этого – он вымученно улыбнулся, понимая, что даже не представляет, откуда именно не выберется.

Как же глупо и бессмысленно прошла его жизнь: осмысленных планов и целей никогда не было, ничем не увлекался и не выделялся. Да и если уж честно, не особо этого и хотел. Быть как все, по шаблону, под копирку, казалось удобней, чем снова и снова выбиваться из однообразных себе же подобных людей. Проще, чем натужно рваться вверх, каждый раз разочаровываясь от очередного провала. Минимум возможностей-невозможностей – минимум боли. Жизнь его как трафарет: кто-то за него нарисовал и раскрасил, а он кое-как прожил. И что в итоге – ничего, пустота.

– Лежит он, улыбается, – задорно заявил из полутьмы незнакомый мужской голос. – С ним сейчас безжалостно расправятся, а он глупо ощеряется. Настоящий Дефект!

– Типичный Неадекват, – фыркнула рядом невидимая Лёшке девушка.

– Ну, я и говорю, Дефект, – весело хмыкнул первый. – Вставай парень, нужно уходить, за тобой уже идут.

– Может, для начала Неадекват глаза откроет, – нетерпеливо проворчала его спутница.

О сострадании, похоже, незнакомцы никогда не слышали. Лёшку толчком вдавили в пол и тут же рывком подняли. Жгучий прострел мгновенно пронзил поясницу, тут же отпрянул под рёбра и провалился неподъёмным валуном в живот – Лёшка чуть осел, коряво изогнулся в бок и закричал. Но истошный вопль его был вмиг заглушен чужой крепкой пятернёй. А вот боль никто не угомонил, и она неуправляемой обжигающей волной пронеслась сквозь всё тело, а секунду спустя, погасла в голове и оставила опустошенность и слабость.

Хозяином положения оказался не Лёшка. Его крепко держали за плечи и грубо зажимали рот, чтобы больше не вопил. Он же вместе с криком рвался выплеснуть наружу тошную ломоту и постыдную немощь, да вот только всё без толку. Обессилено выдохнув, он обречённо открыл глаза и увидел… Аню?!