Дмитрий Сафонов - Энские истории

— Ну, будем здоровы! — чокнулись приятели; стаканы глухо звякнули.

Пожевали огурцы. Илья взял кусочек сыра, а Саша поддел вилкой разваливающуюся кильку. Помолчали немного. Илья аккуратно ощупал лейкопластырь на лбу.

— Понимаешь… — неуверенно начал он. — Мы с Крайновым, конечно, зря повздорили… Погорячились оба. На самом деле, виноват во всем только я. Это я начал. Позволил себе лишнее, обидел его сильно. Напрасно обидел.

Он налил еще водки. Опера чокнулись и молча выпили. Илья поморщился и крякнул.

— Кха! Я хочу, Саша, чтоб ты понял меня правильно. Я все это говорю не потому, что боюсь Крайнова. Не потому, что… — он неопределенно покрутил рукой вокруг лица, — это все случилось. Нет! Просто потому, что я сам во всем виноват. Понимаешь?

— Конечно, — поддакнул Беленов.

— Ну вот, — продолжал Илья. — И я хочу тебя попросить: ты не мог бы с ним поговорить? Ну, осторожно сказать, так, мол и так, Илья понимает, что был неправ. А? Сань? А то что-то мне не по себе. Какая-то нехорошая тяжесть на душе. Есть какое-то дурное предчувствие: что все это очень плохо закончится. И не то, чтобы я очень сильно этого боялся, но не хочется мне быть во всем виноватым. Понимаешь?

— Конечно, — успокоил его Беленов. — Ты абсолютно прав. Давно уже пора вам помириться. Не может это так долго продолжаться. Я, конечно, не знаю, что там у вас случилось. Но подозреваю, что все это началось в тот вечер, когда нам Пинт про Костыля говорил? Так ведь?

Илья угрюмо кивнул.

— Ясно, — продолжал Беленов. — Нет, ребята, вам надо срочно мириться. Скоро такое дело веселое предстоит — Костыля брать, а вы все врагами ходите. Пинт опасается патроны вам давать: боится, как бы не перестреляли друг друга. Правильно, между прочим, делает.

Илья отмахнулся:

— Да брось ты! Этого уж точно не случится. А Костыля мы все равно возьмем! Уж мы его прихватим! И засадим по самое "не хочу"!

— Да уж! — у Беленова заблестели глаза. — Это будет здорово! Ну ладно, пойду я, схожу к Крайнову. Поболтаю с ним маленько. А ты подожди меня дома. Я скоро вернусь.

Он действительно скоро вернулся: меньше, чем через час. Позвонил в дверь долгим звонком, был весел и громко смеялся.

— По-моему, все нормально! Парламентарий из меня — первый сорт! Я пришел и серьезно с ним поговорил. Он меня слушал, не перебивая. А потом попросил передать тебе кое-что. Ты никогда не угадаешь, что! Я и не думал, что он такой сентиментальный. Я прямо чувствую себя этаким голубем мира, только в моем клюве — не оливковая ветвь, а алая роза! — Беленов торжествующе извлек из-за спины полураскрывшийся бутон и протянул Илье. — По-моему, это добрый знак! А? Как ты думаешь?

— Роза? — Илья задумчиво смотрел на цветок, но взять его из рук Беленова не захотел. — Добрый знак, говоришь? Возможно, — он вдруг изменился в лице и стал торопливо выпроваживать Беленова из квартиры. — Я завтра не приду на работу, — сказал он Беленову, закрывая за ним дверь. — Мне нужно денька три дома отлежаться. Я позвоню Оскару Карловичу, предупрежу. Думаю, он не будет возражать. Спасибо тебе за помощь. Пока, — и Илья захлопнул дверь.

Обескураженный Беленов некоторое время молча стоял на лестничной площадке, затем пожал плечами и ушел. Ему нужно было торопиться на дежурство.

На следующее утро — тяжелое, ленивое утро понедельника — все было точно так же, как и всегда. Первым поднялось заспанное солнце; за ним следом — угрюмые дворники, не скрывающие заслуженного презрения ко всему роду человеческому — производителю неисчислимых потоков мусора, хлама и помоев. Дворники с отвращением подметали улицы и тихо матерились. Казалось, и то и другое они делали совершенно машинально и бесцельно — просто, чтобы не потерять навык.

Поднимаемая их метлами пыль отвесно золотилась в солнечном свете; щекотала ноздри ранним прохожим, лезла в глаза и степенно оседала на потных малиновых шеях работяг, размеренно, словно бы в полусне, двигавшихся на хриплый зов заводского гудка.

Со стороны городского вокзала доносилось нервное посвистывание ранних электричек. Немногочисленные автобусы, отчаянно кренясь на один бок, как старики, страдающие ишиасом, подолгу набивали в гремящее нутро неаппетитных измятых людей, и, с натугой захлопнув расшатанные двери, тащились дальше; те же, кто не сумел попасть в пахнущее дешевым бензином чрево, без труда обгоняли эти ящики на колесах, выкрашенные в цвет слабого чая, и поджидали их на следующей остановке, втайне лелея надежду превратиться из пешеходов в пассажиров.