Дмитрий Сафонов - Энские истории

— Когда? — перебила его Марина.

— Скоро, красавица, очень скоро, — нараспев, подражая уличным гадалкам, ответил Грязнов. — Тут вот король трефовый. Неспроста это. Любит он тебя. Ага. Остыл на какое-то время, но будет любить еще сильнее. Вот и все.

— Увижу этого трефового короля — ноги переломаю! — воинственно воскликнул Писатель.

Все засмеялись: так громко и дружно, словно никогда ничего смешнее не слышали. "Может, мне стать сатириком?" — с тоской подумал Писатель.

— Теперь давай тебе погадаю, — обратился Грязнов к Сокольскому, когда общее веселье улеглось. — Ты у нас — пиковый валет. То есть — король, я хотел сказать. Король, конечно же. О-о-о! Как карта-то нехорошо легла! Ты уж извини, Влад, но тебя крупные неприятности ожидают, — Сокольский побледнел. — Неприятности эти заключены в бумагах. А бумаги — в железном ящике. А ящик тот железный — под дубом. Смотри, так и до казенного дома недалеко. Прямо рукой подать. Нет, нехорошо что-то. Не буду дальше гадать, — он смешал карты и сунул обратно в карман. Марина сидела, разрумянившаяся; она весело улыбалась. Сокольский же, напротив, был мрачнее тучи. — А знаете: вот вам на память, — Грязнов вытащил из кармана карты; поискал в колоде; одну отдал Марине, — бубновую даму тебе, — а другую — Сокольскому, — твой пиковый король.

— В общем, пора спать, — подвел итог Грязнов. — Завтра суббота; вот с утра и продолжим.

Чета хозяев занимала спальню в правом крыле дома; как раз над кабинетом Грязнова; в левом крыле разместились Сокольские: над гостиной.

Писатель с женой, посовещавшись, решили ночевать в левом крыле — по соседству с Сокольскими.

Незадолго до полуночи дом огласился истошным женским криком, который, впрочем, довольно быстро оборвался. Спустя пару минут прогремел выстрел; в притихшем доме он показался особенно громким. Писатель и Людмила спустились со второго этажа; они стояли рядом с лестницей. Прибежала взволнованная Светлана, зажгла везде свет. Не было хозяина, Сокольского и Марины. Писатель, Людмила и Светлана заглянули в гостиную — никого; хотели через внутреннюю дверь пройти в библиотеку — но она была заперта.

— Странно, — удивилась Светлана. — Обычно мы эту дверь никогда не запираем.

Они вышли из гостиной в коридор и оттуда попали в библиотеку. В библиотеке тоже было пусто. Дверь в кабинет Грязнова была приоткрыта.

— Идите сюда, — раздался вдруг сдавленный голос Сокольского. Они вошли в кабинет.

— Вот он, — сказал Сокольский, показывая себе под ноги. Подошли ближе.

Рядом с письменным столом, неловко подвернув руку, лежал Грязнов; на левой стороне груди расплывалось алое пятно.

Светлана закрыла лицо обеими руками и громко разрыдалась. Писатель наклонился над телом:

— Он мертв! — сказал он, выпрямляясь. Обернулся к остальным и повторил:

— Он мертв!!

Все стояли в оцепенении.

— Вот тебе и репка! — загадочно выразился Сокольский.

— Так! — стал распоряжаться Писатель. — Всем немедленно выйти отсюда! Ничего руками не трогать! Вы, Людмила, отведите Светлану наверх, в ее комнату. А вы, — обратился он к Сокольскому, — стойте здесь и охраняйте кабинет, чтобы никто туда не входил. Я буду звонить в милицию. Вы знаете кого-нибудь из энской милиции?

— Конечно, — ответил Сокольский. — Майора Ломакина, начальника энского уголовного розыска. Они с Александром хорошо знали друг друга.

Писатель, не желая ничего трогать на месте преступления, ушел звонить в прихожую; Светлана в сопровождении Людмилы удалилась в спальню. Сокольский выглянул в коридор: никого. Он тихонько, стараясь не шуметь, зашел в кабинет и аккуратно прикрыл за собой дверь.

На цыпочках, аккуратно ступая по мягкому ковру, он обогнул труп и направился к картине, висевшей над письменным столом. На картине был изображен могучий дуб, опоясанный массивной золотой цепью. Кота, кстати, нигде не было видно. Грязнов обычно говорил, что кот — ученый, поэтому спрятался за деревом. Бессмертное творение местного живописца было приобретено тогда еще здравствующим меценатом за три бутылки водки; это не мешало Грязнову утверждать, что картина (он говорил — холст) куплена в Москве, в некоей модной галерее за безумные деньги. Но Сокольского в данный момент интересовали отнюдь не художественные достоинства этого выдающегося полотна, а то, что за ним скрывалось. Во время своего дурацкого гаданья Грязнов выразился яснее ясного: неприятности Сокольского заключены в бумагах, бумаги — в железном ящике, а ящик — под дубом. Тут и ребенку стало бы понятно, что речь идет о сейфе; сейф был замурован в стену кабинета, а омерзительная картина маскировала дверцу.