Дмитрий Сафонов - Ласковый убийца

Вскоре Алексей Борисович до того наловчился, что стал проглатывать до трехсот страниц текста в день. Так он смиренно трудился, и ждал вдохновения — успевая при этом сотрудничать со "Столичным комсомольцем".

Помимо ощутимых материальных выгод работа с рукописями молодых авторов имела еще одно преимущество: обнаружив какой-нибудь эффектный ход, Алексей Борисович не стыдился позаимствовать его. Он полагал, что вправе так делать: от молодых талантов не убудет, наоборот, должны гордиться вниманием мэтра, а сам он ничем не рисковал: кто заподозрит маститого писателя в примитивном плагиате?

Но однажды он поступил совсем опрометчиво: переписал целую книжку. Ну что поделать — понравилась! Он вообще писал очень быстро, а тут — всего делов-то: поменять имена, фамилии, профессии, возраст героев, места действий, времена года, марки машин и так далее. Затем он переставил целые куски текста, и повествование приобрело иной порядок. Потом добавил несколько эпизодических персонажей, пересказал все своими словами, ну и, конечно же, дал новое название: вместо "Жизни в быстром темпе" теперь на титульном листе стояло "Безумная пляска смерти". Она стала шестым по счету творением Угарова.

Это еще полбеды: подумаешь, вышли бы две очень похожие друг на друга книжки, теперь это случается сплошь и рядом, ничего особенного, читателей на всех хватит, но Болтушко нанес невидимому сопернику (какой-то Ефимов, больше об авторе он ничего не знал) сокрушительный удар ниже пояса — написал совершенно разгромную рецензию, где оценил художественные достоинства книги (по пятибалльной шкале) на три с минусом, а коммерческую ценность и вовсе на два, и в заключение подытожил, что книга может быть издана, но в мягком переплете, малым тиражом и только после основательных переделок. Вскоре рукопись вернули автору, присовокупив к ней вежливый отказ и пожелание дальнейших творческих успехов.

Нельзя сказать, что Алексей Борисович совсем не переживал по этому поводу: переживал, конечно же. Но недолго.

А жизнь продолжала идти своим чередом: после "Безумной пляски смерти" он изваял "Встреча со смертью состоится вовремя".

Сегодня Болтушко вновь почувствовал азарт — и необыкновенный прилив сил. История с Мариной и Николаем увлекла его. Он даже придумал эффектное название для новой книги: "Загадка отсроченной смерти".

Все дела — к черту! Сегодня он будет писать.

Сочинительство — вообще дело непростое. Оно отнимает много сил и энергии. У Алексея Борисовича была такая привычка — кушать во время работы.

Он пошел на кухню, поставил чайник и пошарил в деревянной хлебнице — нет ли там сдобных булочек? Булочек не оказалось.

Он бы послал в магазин Надю, но Надя уже умчалась на свое телевидение. "Придется идти самому", — вздохнул Болтушко и начал собираться.

Булочки были мягкие и теплые: он чувствовал это сквозь пакет. Заранее предвкушая, как он погрузит в податливую пористую плоть полуразрушенные кариесом зубы, Болтушко торопливо зашел в подъезд. Достал из кармана ключ и открыл почтовый ящик: все равно по пути. В ящике оказалось письмо, запечатанное в большой голубоватый конверт: без рисунка, почтовой марки, индекса и адреса. На конверте была только одна надпись: Болтушко. И рядом в скобках — Угарову.

Алексей Борисович похолодел. Он быстро оглянулся — словно рассчитывал кого-то увидеть. В подъезде никого не было.

"Странно, — подумал Болтушко. — Кто-то, знающий мой адрес, опустил мне в почтовый ящик конверт. Интересно, что в нем?"

Он пришел домой, заперся на все замки, постоял под дверью, прислушиваясь, потом прошел в комнату и сел за письменный стол.

У четы Болтушко была маленькая двухкомнатная квартирка: ту комнату, что поменьше, Алексей Борисович пышно именовал "кабинетом", а вторая служила спальней, гостиной, столовой и выполняла прочие функции.

Болтушко с опаской разорвал конверт. Внутри оказалось письмо, напечатанное на машинке. Алексей Борисович положил его перед собой и принялся читать.

«Здравствуйте, господин Болтушко!» — так оно начиналось. «Сознательно не пишу „уважаемый“, дабы не вводить вас в заблуждение относительно тех чувств, которые я к вам испытываю».

— Витиевато, — произнес вслух Болтушко и стал читать дальше.

"Вы меня, безусловно, помните. Если не меня, то мою рукопись. Я — тот самый писатель, которого вы столь бессовестно обворовали."

— Ну уж! "Обворовал"! Что за пафос! Подумаешь! Дюма тоже так делал — обрабатывал чужие рукописи. Радоваться должен, графоман несчастный: я дал твоему бреду жизнь.