Дмитрий Сафонов - Ласковый убийца

— Ну вот, — извиняющимся тоном сказал Тарасов. — Ничего тут не поделаешь. Есть нормальные люди, а есть уроды. Горбатого могила исправит. Тюрьма тут не поможет. У нас ведь тюрьма — это не исправительное учреждение, а средство изоляции уродов от людей.

Болтушко растерянно кивнул.

— Да, наверное, это действительно так.

— Ну что, давайте посмотрим запись, — предложил Тарасов.

Василий, который все это время молча стоял рядом с дверью, подошел ближе.

Алексей Борисович откинул маленький жидкокристаллический экранчик и включил воспроизведение.

Изображение было не очень четким: Тарасов, кряхтя и краснея, открыл ящик стола, достал оттуда футляр для очков из коричневого кожзаменителя и водрузил на мясистый нос тонкую оправу. Василий прищелкнул языком: он впервые видел отца в очках.

Тарасов сделал вид, что ничего не заметил: он покраснел и с преувеличенным интересом уставился в экранчик:

— Ну-ка, ну-ка! А это кто такой? — он ткнул пальцем в детину, вылезающего из машины. — Да это ж, никак, Володька Соловьев. Ого! А вон и младший показался! Точно, они! — Тарасов хлопнул себя по жирным ляжкам и весело, совсем по-детски рассмеялся. — Нет, ты глянь, Василий! Они ведь?

— Они, — коротко бросил сын.

— Кто это такие? — робко поинтересовался Болтушко.

— Да так, — принялся охотно рассказывать Тарасов. — Отморозки местные. Братья Соловьевы. Старший — Владимир Викторович Соловьев, сорок два года, преступник-рецидивист. И младший — Анатолий Викторович Соловьев, тридцать пять лет, он пока еще не сидел, но, чует мое сердце, скоро будет. А, Василий, как полагаешь? — он повернулся к сыну.

Василий кивнул.

Они просмотрели запись до конца; затем еще и еще раз, стараясь не пропустить ничего.

— Ну ладно, — сказал Тарасов, обращаясь к Василию, — вы, товарищ капитан, поезжайте к себе в отдел, а по пути отработайте этого Игнатенко и его приятелей. А я уж тут займусь делом, побеседую с напарниками Кирилина — потихоньку, чтобы никто ничего не заметил. И в морг заодно позвоню — узнаю у Александра Наумовича, кто дежурил в ночь с субботы на воскресенье, и с воскресенья на понедельник.

Немногословный Тарасов-младший встал и вышел из кабинета.

Тарасов-отец позвонил в дежурку, узнал, кто стоял на стационарном посту вместе с Кирилиным в позапрошлую пятницу: Витька Комаров; и попросил вызвать его по рации — пусть, мол, заглянет к Тарасову.

Сержант ГАИ Виктор Комаров приехал через полчаса. Тарасов встретил его очень радушно: расспросил о семье, жене, маленьком сыне и потом, словно бы невзначай, полюбопытствовал:

— А скажи-ка мне, мил человек, в позапрошлую пятницу, поздно вечером, приходил к вам на пост военный, капитан, друг Юрки Кирилина?

Комаров замялся.

— Да он не то, чтобы друг. Они так, приятели. Он служил где-то неподалеку. Серега его зовут. Он частенько приходил на пост, Кирилин ему помогал домой добраться. Остановит какую-нибудь машину, попросит подвезти.

— А ты, часом, номер у той машины не запомнил, на которой в позапрошлую пятницу этот Серега уехал?

— Да нет. "Девятка" какая-то красная, а номер не запомнил — ни к чему было. Да только доездился он — в ту же ночь разбился. Машина всмятку: и он и водитель погибли. Кирилин выезжал на описание. Это километрах в двенадцати от поста. В сторону Москвы.

— Ага! — воскликнул Тарасов. — А разве Кирилин туда его просил подвезти? В сторону Москвы?

— Зачем? — недоуменно спросил Комаров. — Не, в обратную. В сторону города, и там еще несколько километров.

— Так а чего же они в Москву поехали? — нахмурившись, спросил Тарасов. — Не понимаю.

— Ну так, это, — принялся объяснять Комаров. — Они же пьяные были. Юрка вернулся, говорит, водкой сильно от них пахло. А когда он через пост проезжал, этот водитель-то, он вроде трезвый был. Во как! Набрались где-то, ну и потянуло на подвиги. Да вы у Кирилина спросите, он-то лучше меня знает.

— Ну ладно, — миролюбиво сказал Тарасов. — Спасибо тебе. Помог. Ты вот что: езжай, службу неси, а о нашей беседе никому не рассказывай. Понял? А проболтаешься — у меня тут, в столе, сигнал от населения, что взятки берешь. Соображаешь? Чуть язык распустишь — моментально дам делу ход. Особенно Кирилину ничего не говори. Все понял?

— Ага, — Комаров проглотил слюну. — Конечно, понял.

— Ну, иди, Витюша. Язык мой — враг мой. Не забывай об этом, — Тарасов мило улыбался.

Комаров встал и вышел из кабинета. Дверь за собой не захлопнул, а притворил: тихо-тихо.