Дмитрий Сафонов - Ласковый убийца

ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.

А вообще-то я пишу просто потому, что мне нравится это делать. Очень нравится. Возможно, именно для этого я и родился. Ну да! Скорее всего, так оно и есть. Мне жалко тратить время на что-нибудь другое: я боюсь. Боюсь, что наступят самые последние минуты, когда я почувствую, что все кончено, что я ухожу отсюда — навсегда. И тогда я мысленно пролечу над всем миром — оставшимся миром, в котором не сумел побывать; и сердце мое сдавит отчаяние — от того, что я больше ничего не успею сделать — такое отчаяние, что не выдержу и умру на минуту раньше.

Со мной такое было однажды: в детстве. Я поехал с мамой на Черное море. Жили мы очень бедно — это был единственный раз, когда нам удалось съездить на море. А потом настало время возвращаться домой; я стоял в вагоне и прижимался к грязному стеклу, и сердце мое разрывалось. Я знал наверняка, что никогда сюда больше не вернусь. И вспоминал, что я не успел сделать: нырнуть с большого камня, познакомиться с девочкой в красных шортах, обследовать улицу за домом, в котором мы жили… И понимал, что никогда уже этого не сделаю. И мне стало страшно: потому что это был не просто отъезд домой — это была репетиция смерти. Тогда, в шесть лет, я впервые почувствовал необратимость времени… Все звуки на мгновение исчезли, и я услышал, как поворачивается колесо времени: со страшным скрипом и скрежетом, медленно и неумолимо.

Потом, спустя много лет, я понял, что Время — это все, а пространство — ничего. Я понял, что я один, а то, что меня окружает, включая и людей — это только обстоятельства моей жизни. Которая, увы, скоро закончится. Но странно — как только я это понял, я ощутил успокоение и стал счастлив. Да, наверное, счастлив. Мне стало жаль других: ведь они ничего не понимают. Им дали акваланг и кинули в воду, а они, глупые, пещеры принялись обустраивать. Сокровища бросились искать. Вместо того, чтобы просто плавать и любоваться рыбками. А кислород-то кончается…

Это как правило рычага — выигрывая в силе, проигрываешь в расстоянии. Так и в жизни — выигрывая в пространстве, проигрываешь во времени. И наоборот. Большинство стремится выиграть именно в пространстве: потому что оно доступнее для понимания, его можно потрогать руками. Понять Время куда сложнее: иногда для этого может потребоваться целая жизнь.

Моцарт и Ван Гог были неудачниками и людьми, по общему мнению, никчемными. Оба умерли в нищете и забвении. В пространстве они потерпели сокрушительное поражение. Но во времени — спустя столетия это совершенно ясно — одержали блистательную победу.

Скорее всего, то, что я здесь написал — это бред, мания величия, глупая попытка оправдаться перед Всевышним за мою бестолковую и пустую жизнь. Но разве мне нечем оправдаться перед ним? Разве это не счастье — когда лет этак через тридцать-сорок хрупкая детская рука достанет с полки потрепанную книжку с засаленными страницами, погладит ее — пусть даже не откроет и не прочитает ни строчки! — и поставит на место, и тонкий голос с нежностью произнесет: "Это дедушка написал." Разве это не победа над пространством?

Вот вам ответ: ради чего стоит писать. Ради одной только слабой надежды на это — уже стоит. Тем более мне: я же все делаю ради Надежды… Хоть с маленькой, хоть с большой буквы — и так и эдак верно. Ошибки не будет. А значит — все правильно. Все хорошо.

Пора уже заканчивать роман. С окончанием романа начинается — Жизнь.

«КРОВАВОЕ ЗОЛОТО». НАПЕЧАТАНО НА МАШИНКЕ. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

Валерий гнал машину на пределе возможного. Старая "шестерка" визжала шинами в поворотах, сиденье под ним ходило ходуном. Если быстро и уверенно работать рычагом переключения передач и при этом не сбрасывать газ — давить его в пол до упора, потому что у фиатовских движков максимальная мощность достигается на высоких оборотах — а занос корректировать только рулем и "ручником", тогда "шестерка" помчится по городу не хуже БМВ. Топорков знал это. Знал и умел. Перед входом в поворот он резким ударом включал пониженную передачу, отчего передние колеса по инерции нагружались и меньше скользили, а потом еще поддавал газу, и задние колеса уходили в занос, которому он не позволял развиться — крутил руль в ту же сторону, чуть-чуть отпускал педаль акселератора и снова давил на нее до упора. Двигатель ревел, машина приятно дрожала и летела вперед.

Он должен был успеть. Вот и знакомый дом. Здесь у Валерия была квартира, где он хранил самые необходимые для работы вещи: оружие, снаряжение, средства маскировки и так далее. Он оставил машину во дворе и взлетел на четвертый этаж. Подошел к невзрачной деревянной двери и открыл ее. За первой дверью оказалась вторая: толстая, бронированная, с секретным сейфовым замком и системой определения "свой-чужой" на инфракрасных лучах. Топорков отпер ее и толкнул ногой. В этом была необходимость: он считал, что одна только электроника не может обеспечить стопроцентную безопасность, гораздо надежнее сочетание новейших достижений техники со старыми дедовскими способами. Дверь распахнулась и с косяка упала специально приготовленная для незваных гостей двухпудовая гиря. Как подвесить эту гирю, а потом закрыть дверь, знал только Топорков, поэтому чугунный снаряд выполнял еще и функцию указателя — того, что в отсутствие хозяина никто в квартиру не заходил.