Татьяна Бочарова - Черное облако души [litres]

Галка и Алиса сейчас, наверное, вовсю купаются и загорают. Галка в деревне у бабушки, Алису отправили к родственникам. Я скучаю и вяжу смешного синего слоника. Почему синего? Осталось немного синей шерсти от шарфа. Для варежек не хватит, а для слона в самый раз. Я сделаю ему глазки из пуговиц и подарю Алисе. Галке я уже дарила шерстяную игрушку – медведя, а Алисе ещё нет. Пусть будет слоник – на счастье.

Спицы мелькают, клубок уменьшается, я мурлычу какую-то песенку. На душе у меня отчего-то хорошо и спокойно, как не было давно. За окном Тузик отчаянно лает на кошку, баба Нина с бабой Зиной сидят на лавочке и обсуждают, как лучше варить сливовое варенье. Они каждое лето это обсуждают, спорят и даже ссорятся. А у синего слоника уже готов хобот и смешные, висячие уши.

Я откладываю спицы и любуюсь своей работой. Алиса будет довольна. Только бы они с Галкой поскорее вернулись! И тогда, может быть, мы все вместе поедем в парк. Будем сидеть на скамейке и есть мороженое… Раз-два, раз-два, лицевая, изнаночная…»

Никита въехал в М. к обеду. Он смотрел в окно на старенькие, ветхие домишки, и его атаковали воспоминания. Сколько же лет прошло? Без малого сорок! А кажется, здесь ничего не изменилось. Все те же зелёные скверики, узкие улочки, облупленные фасады. Время будто остановилось, ревностно сохраняя поблекшие чувства и эмоции, высвечивая их до невыносимой яркости. Вот тут они с Машей ехали в такси, здесь шли, обнявшись, в день последнего свидания. А вон и гостиничный ресторан, в котором он впервые увидел ее.

Никита, волнуясь, прибавил газу, свернул в переулок и тотчас увидел фонтан. За это время его подреставрировали, чашу заштукатурили и покрасили, лебедям добавили недостающие детали, но он по-прежнему не работал, хотя был самый что ни на есть разгар сезона. Никита сбавил скорость и медленно проехал мимо, невольно вглядываясь, не мелькнёт ли по ту сторону чаши Влада, и одновременно злясь на самого себя: совсем с ума спятил, готов уже поверить в колдовство и потустороннюю силу.

Он объехал фонтан, завернул во двор и остановился перед почерневшим трёхэтажным домом. Кажется, этот. Во дворе играли дети, с визгом носясь друг за дружкой. Припарковав машину, Никита подошёл к подъезду и долго смотрел на окна первого этажа, занавешенные дешёвым сереньким тюлем. Кто теперь живет здесь? Знают ли эти люди Машу, ее дочь и внучку? Смогут ли хоть немного помочь ему в его мытарствах? Никита вздохнул.

– Мужчина, вы кого-то ищете? – раздался позади него скрипучий голос.

Он обернулся и увидел двух старушек, чинно сидящих на покосившейся лавочке. Одна из них, худенькая, в белом платочке, смотрела на него выцветшими голубыми глазами.

– Кого вам надо? – повторила она и строго поджала губы.

«Возможно, это тот, кто мне нужен», – решил Никита и произнёс:

– Скажите, вы знали Марию Свиристелкину?

– Машу? Почему знала? – блекло-голубые глаза старушки удивлённо округлились. – Вы так говорите, будто она померла.

Теперь настал черёд Никиты удивляться.

– Так она… А разве нет?

– Типун вам на язык! Конечно, нет. Жива Маша. Мается, бедолага, но жива, помирать не собирается. Эй, куда вы?

Никита уже не слушал ее. Он рванул дверь подъезда и взбежал по ступенькам на лестничную площадку. В висках у него гулко стучала кровь. Вот и звонок. Все та же старая, потёртая кнопка. Он дрожащей рукой надавил на неё. Минуту было тихо, затем знакомый и родной голос произнёс:

– Кто там?

– Откройте, – хрипло проговорил Никита. – Это свои.

– Свои? – В голосе послышалось недоумение. – Кто это свои? Погодите, я сейчас.

За дверью что-то задвигалось, заскрипело, лязгнул замок. Перед Никитой сидела в инвалидной коляске женщина лет шестидесяти с небольшим. Коротко стриженные волосы, худое, изжелта-бледное лицо, сухие лиловые губы. И глаза! Глаза знакомого дымчатого цвета. Они словно жили отдельно от лица, от всего ее облика, и в них читалась целая гамма чувств: от ужаса и боли до изумления и радости.

– Маша? – выдохнул Никита и невольно шагнул назад.

– О господи, неужели ты? – Ее губы дрогнули, на впалых щеках заходили желваки. – Никита, это ты?

– Я. Можно войти?

– Входи. – Она отъехала в сторону.

Он зашёл в тесный коридорчик. Все вокруг было до дрожи узнаваемо: вот полочка для мелочей, вешалка с четырьмя железными крючками, тумбочка для обуви, картина над ней – дешевенькая репродукция «Трёх богатырей» Васнецова. Никита почувствовал себя словно в музее, где трепетно сохраняются и пестуются предметы старины. Маша молча смотрела на него, ее пальцы нервно сжимали подлокотники коляски.