Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Михаил Павлович глядел на него изучающим взглядом. Ни жалости или сострадания, ни ненависти или презрения не испытывал. Никаких чувств к своему зятю не возникло у него.

Как давеча Иван Артемович, так теперь и он кончиками пальцев дотянулся до ножа, легким толчком пихнул его к Ивану Артемовичу.

— Можешь забрать. Не хочу зорить твою коллекцию. Другого такого ножа не найдешь.

Выходя из кабинета, Михаил Павлович в зеркале вскользь увидел, как Иван Артемович молниеносно схватил нож и спрятал в столешницу.

Выйдя из дому, недолго постоял на крыльце, раздумывая. Только что он совершил поступок, которому не будет прощения никогда. Покрыл своего зятя. Да нет, не только что, а еще ночью, когда подобрал нож и завертывал его в платок. Уже тогда, еще не осознавая, он готовился совершить подлость.

Ну а если бы он поступил как должно? По совести? Тогда что?

Вдоль Харлампиевской несколько мальчишек и женщина торопились в сторону Ангары. Разговаривали громко, возбужденно. Звонко на всю улицу разносились мальчишеские голоса:

— Кровищи! Аж дух заняло, как глянул.

— В прорубь хотели, а тут полиция — едва ноги унесли!

Женщина молодая, востроглазая, бегло скользнула взглядом по фигуре полицейского пристава, застывшей на парадном крыльце, что-то негромко сказала мальцам, те как по команде обернули к нему возбужденные любопытные лица.

«Пойду, гляну: что там».

Молодуха, шедшая в компании подростков, то и дело озиралась на него. О чем-то они все время судачили, невольно понижая голоса.

Вдруг представил, как он войдет в церковь, прихожанки обернутся на него, начнут шептаться промеж собой:

— Сестру родную и племянников не пожалел — зятя в тюрьму спровадил.

— Этакий ни отца, ни мать не пощадит.

— Чин ему за это прибавят.

И ведь точно так бы и было, поступи он, как велит ему долг. Его бы и считали злодеем, а Ивана Артемовича жалели.

Где же выход?

Выхода он не видел.

Прошло четыре года.

«Четыре года, один месяц и…» — в уме подсчитывала Елена Павловна, стоя на берегу.

Ангара вот-вот вскроется. Утренники еще бывали студеными, дорожная колея за ночь леденела, но на санях по городу уже не ездили. В сани запрягали, только когда нужно было за город.

По льду с той стороны шли две санные подводы. Хотя всем известно, какая опасность подстерегает сейчас на реке, но неймется — рискуют. А ведь чуть ли не каждую весну гибнут во время ледохода. Пешего или конного застанет ледолом посреди Ангары, спастись можно только чудом. Лед взламывается с пушечным гулом и начинается светопреставление. С берега с безопасного места наблюдать и то сердце цепенеет от страха.

Лошади трусили быстрой рысью. Возница бежал поперед саней рядом с конем и беспрерывно крутил вожжами у себя над головой. Стегать лошадь надобности не было: видно, и она тоже сознавала опасность, стригла ушами, прислушиваясь, не прогремит ли с верховий предостерегающий залп, которым всегда сопровождаются разрывы ледяного покрова.

На сей раз обошлось, подводы благополучно достигли берега. Лошаденки сразу перешли на тяжелый медленный шаг. Взъезд уже оголился от снега, сани заскрипели по галечнику.

Мужика распарило; пока бежал чрез реку, он по-рыбьи хватал воздух ртом, из-под шапки пот бежал струями, даже с бороды капало. Затуманенным взглядом окинул барыню, наблюдавшую за ним. Хотел крикнуть на лошадь, но изо рта вырвался только сиплый звук.

Больше Елену Павловну ничто не отвлекало от цели, ради которой она пришла, ради которой приходит сюда ежегодно каждую весну. Для нее это стало потребностью, ритуалом. Возможно, сегодня река вскроется, и больше ей нечего будет делать здесь до следующей зимы, когда Ангара снова станет. Злополучная прорубь каждый раз появлялась на том же самом месте. Или ей только так кажется, а на самом деле место, где вырубают лед, чтобы можно было брать воду, перемещается? Никто же ведь не вымеряет, когда начинает долбить лед. Несколько раз она нарочно приходила смотреть. Мужики с ломами и пешнями спускались на застывшую реку, немного медлили, потом один из них ударял ломом. И вмиг начиналась дружная работа. Не проходило и получаса, как прорубь бывала готова.

Картину гибели брата Елена Павловна составила только в воображении. Как это случилось, она знала лишь в пересказе. С очевидцами не разговаривала и не стремилась к этому, напротив, избегала. Более всех ее донимала Глаша: той просто необходимо было поплакать и поговорить. Елене Павловне приходилось одергивать ее: