Дмитрий Сергеев - Особняк на Почтамтской

Взгляд Мирошина с необычайной живостью пробежал по лицу помощника пристава. Неожиданное извинение произвело на него сильное впечатление: потребовалось немедленно удостовериться в искренности произнесенных слов. По-видимому, доброжелательная мягкая улыбка Михаила Павловича подействовала на него убедительней слов: он весь радостно вспыхнул, в темной синеве глаз блеснули слезинки.

«Мальчик не лишен чувствительности», — подумал Михаил Павлович, довольный своим поступком. Не много чести обидеть подчиненного тебе человека, но повиниться перед ним в совершенной бестактности требуются мужество и твердость характера.

— Да, да, Мирошин, забудьте обидные слова, вы их не заслужили.

Околоточный, должно быть опасаясь, как бы у него и впрямь в порыве чувствительности не брызнули слезы, поспешил отвернуться, сделал вид, будто ему необходимо высморкаться, извлек из шинели платок и на мгновение закрылся от чужих глаз.

Нельзя было далее мучить его своим благородством.

— Вы, кажется, устроились в нумере? — спросил Михаил Павлович.

— На подворье в нумере, — с готовностью ответил Мирошин: перемена предмета разговора облегчила его положение. Хотя его глаза все еще оставались чуть влажными, теперь он мог уже не опасаться, что из них брызнут непрошеные слезы. — В соседнем нумере поселился весьма подозрительный субъект: присматриваюсь к нему и никак не могу сообразить, что он собой представляет.

— Чем же он подозрителен? — не из любопытства, а только лишь поддерживая беседу, поинтересовался Михаил Павлович.

Они уже почти приблизились к входу в полицейскую часть.

— Уверяет, что выслан из Петербурга за участие в беспорядках, живет под жандармским надзором.

— Он что же, сам об этом распространялся? — на сей раз в самом деле удивился Михаил Павлович.

— В этом и загвоздка, — улыбнулся околоточный.

— Знавал я одного, — с неохотою припомнил Михаил Павлович. — Тот субъект мог на себя и не такое наговорить из желания произвести впечатление. Так кто его заметит, а назвавшись политическим, — он персона. Есть много доверчивых простаков, на которых это действует.

— Вы думаете, я ему поверил? — легкая обида прозвучала в голосе Мирошина.

— Я не вас имел в виду, — успокоил его Михаил Павлович. — Наших любезных обывателей. Был тут некто Виктор Семенович Пригодин…

— Так и этого Виктором Семеновичем Пригодиным звать! — воскликнул Мирошин.

Что и говорить, неприятная новость. Опять его нелегкая занесла в Иркутск. Неужто сестра расстроилась из-за этого вертопраха? Вот к кому Михаил Павлович не испытывал ни сочувствия, ни жалости. Будь его воля, так, не моргнув глазом, спровадил куда подальше — в рудник его на цепь приковать, чтобы и свету белого не видел. Самые отъявленные преступники, изверги, замышляющие цареубийство, не вызывали у него столько неприязни. Пригодины хуже цареубийц! Среди тех попадались совестливые люди, сбитые с толку, искренне полагающие, что действуют на пользу, история будет благодарна им. А Пригодин, сам ни к чему не способный, тем только и занимается, что совращает молодые неискушенные умы, жаждет прослыть борцом за справедливость, но только не рядовым, а непременно главою движения. Славы он жаждет, а вовсе не ищет дела, где бы мог принести пользу. С работой простого письмоводителя не справился — вытурили. Где уж такому возглавить движение.

Эти ядовитые мысли приходили Михаилу Павловичу, когда он в сопровождении двоих нижних чинов ехал через Ангару.

С низовий гнало поземку, меж торосов змеились белые струи. Плотные снежные наметы продольными горбами пересекали колею. Низовик был не сильным, но жгучим. Михаил Павлович невольно отворачивал лицо, оберегая щеки и нос от нахлестов ветра. Под копытами норовистого серого жеребчика, по кличке Леший, гулко отзывалась подледная пустота, которая всегда возникала на исходе зимы. Полицейские следовали, чуть приотстав от него. Старый чалый мерин то и дело поскальзывался, бренчала подкова, плохо державшаяся на изношенном копыте.

— Сухарев, — не оборачивая головы, сказал Михаил Павлович. — Чалку перековать надо — подкову потеряет.

— Слушаюсь, вашбродь, — донеслось невнятное бормотание: видно, Сухарев произносил слова сквозь варежку, которой прикрывался от леденящего ветра.

Поднялись в гору на окраину Глазковского предместья. Немного проку ожидал Михаил Павлович от своего наезда: бесспорно, что адрес, названный контрабандистами, липовый, но ничего другого не оставалось, это была единственная зацепка. Побывать в доме крестьянки Спиридоновой, расспросить жильцов, известны ли им некие Иван Артемов и Артем Иванов. Уже само то, что задержанные назвались сходными именами, вызывало недоверие. Михаил Павлович в который раз казнился: не нужно было отпускать мужиков. Установить их настоящие имена рано или поздно удалось бы. Надо было удержать хотя бы эту ниточку.