Лора Липпман - Ворон и Голландка

Монаган никогда не понимала прелести путешествий. Незнакомые лица, незнакомые места, перевернутый с ног на голову быт. Ради чего? Чтобы полюбоваться видом, вот как сейчас? Красиво, конечно, но стоит ли ради этого уезжать из дома?

Тесс вспомнила, как Китти подарила ей в детстве стереоскоп. Ей тогда было шесть или семь, а Китти, обаятельная молодая тетя, еще даже не поступила в колледж. Тесс почтительно подносила устройство к лицу и нажимала на кнопку, созерцая мост Золотые Ворота и плотину Гувера, Меса-Верде [46]и Четыре угла, [47]«Астродром» [48]и Аламо (знает, знает она про Аламо).

Места, которые интересовали Тесс, находились недалеко от дома. Могила Эдгара По, например. Она могла поклясться, что чувствовала ледяное дыхание всякий раз, когда проходила мимо. Или кладбище Гринмаунт, где похоронен Джон Уилкс Бут [49]. Хотя, наверное, пристрастие к кладбищам Монаган пыталась выдать за любовь к местным достопримечательностям.

Оказавшись в Шарлотсвилле, она, согласно указаниям миссис Рэнсом, проехала университет и оказалась в самом сердце старого района с солидными домами и большими деревьями. Тесс ожидала увидеть что-нибудь более ветхое, вроде захудалых одноэтажных домиков с табличками «Собственность – это кража!» [50], вывешенными на незапертых входных дверях. Но перед домом Рэнсомов был ухоженный газон, а сам он вполне соответствовал духу Движения искусств и ремесел [51]. Бунгало контрастировало с более традиционными соседними домами, но, бесспорно, выглядело весьма симпатично.

Дверь открыла невысокая женщина с темными неконтролируемыми кудрями в просторных цветастых штанах и яркой фиолетовой футболке. Она выглядела точь-в-точь как Тесс себе представляла: типичная иммигрантка во внутренние шестидесятые, безразличная к моде и своему внешнему виду.

– Я покажу, как зайти с заднего крыльца, – сказала она, изобразив деревенский говор; для комического эффекта, вероятно. – Проще через кухню. Тем более я только что вымыла переднюю.

– Рада видеть вас, миссис Рэнсом. – Тесс протянула ей руку, предвосхищая возможные нежелательные объятия. Бостонцы обычно сдержанны в эмоциях, но никогда нельзя знать наверняка.

– Рэнсом? – женщина недоуменно посмотрела на нее в ответ. – О, вы, должно быть, имеете в виду Кендалл. Она в студии, заканчивает. Скоро выйдет вас встретить. Я передала по рации, что вы пришли.

Сад за домом, скрытый изгородью оливкового цвета, удивил, оказавшись тайной галереей искусств, значительно большей, чем можно было предположить, глядя с улицы. Вдоль тропинок стояли большие бронзовые скульптуры разных стилей.

– Не думаю, что сад скульптур в Балтиморском музее может похвастаться таким же количеством экспонатов, – сказала Тесс Эсски, которая как раз изучала одну из наиболее абстрактных работ.

– Так и есть, но там собраны скульптуры, представляющие куда больший интерес, – сказала высокая женщина, шедшая по дорожке от домика в задней части сада. На ней был пыльный зеленый рабочий халат, накинутый поверх одежды; на правой щеке засох мазок, но это не мешало ей выглядеть прекрасно. Темные волосы были стянуты в пучок и держались благодаря черепаховому гребню. Тесс сама когда-то пыталась носить подобную прическу, но ее волосы постоянно выбивались из-под любых креплений, и она вернулась к старой доброй косе.

– Тесс, – произнесла женщина, изучая ее. – Ты выглядишь именно так, как я себе представляла. То есть… В общем, у Ворона много твоих портретов.

Неужели? Вот это новость. Свой первый фотоаппарат она купила, когда стала работать частным детективом.

– Миссис… Мисс Кендалл?

Тесс протянула руку, но женщина проигнорировала ее и заключила в объятия.

– Называй меня Фелиция.

– Фелиция Кендалл? Я же слышала о вас.

Фелиция Кендалл будто смутилась от звука собственного имени.

– Надеюсь, сын не хвастался.

– Совсем наоборот. Он говорил, что мать занимается керамикой как хобби. А вы, оказывается, та самая Фелиция Кендалл. Ваши работы так известны, что даже такая невежда, как я, их знает. Я помню, вы когда-то получили заказ на скульптуру Генри Луиса Менкена [52]. Но Ворон ничего такого не рассказывал.

Фелиция осторожно улыбнулась.

– Дети видят своих родителей не так, как их видят другие. Я всегда была в первую очередь мамашей. Так и должно быть.

– Значит, вы, наверное, ставили желания Ворона выше своих собственных?

«Это многое объяснило бы, – подумала Тесс, – его радость, его веру в мир».