Инна Булгакова: Век кино. Дом с дракончиком

А хозяйки все не было. «Задержалась в Москве, — объяснял хозяин на ходу. — Будем надеяться, уже в пути, раз столько гостей назвала…» Привел он нас в уютное тенистое местечко под липами, где, оказывается, был уже накрыт стол под полосатым зонтиком и стояли вкруг узорчатые белые стулья из пластмассы. В суете знакомств про бомжей забыли, как вдруг они выросли из зарослей, держась за руки, точнее, скрюченная Танюша повисла на Савельиче.

— Где сестра? — спросила она с ужасным беспокойством.

— Если б я знал! — Самсон нервозно взглянул на наручные часы. — Полседьмого…

— Семь, — уточнил я.

— Да? Остановились. — Он подкрутил колесико. — Ничего не понимаю. Главное, Ильи Григорьевича нет.

Я поинтересовался:

— Это кто ж такой главный?

— Здешний сосед наш, — отвечал Самсон уклончиво. — О! Возможно, она с ним, вместе прибудут… — Лицо его, довольно безобразное из-за выставленных вперед, длинных, как у вампира, зубов (впрочем, умное и тонкое), вдруг задергалось. — Голова болит смертельно… Присаживайтесь. Сестра Виктории — Татьяна Павловна. И… как вас?

— Никита Савельевич.

— Савельевич… Очень задушевно. Так вот, господа, ждать не будем, требуется принять… — Душистый армянский коньяк пролился в хрустальные стопочки, пальцы Самсона чуть дрожали. — Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков! Аминь.

— За великий праздник! — восторженно подхватил Савельич.

Выпили, закусили. Стол великолепен: груда бутербродов с икрой, с разнообразной рыбой и мясом, украшенных тончайшими ломтиками огурцов, помидоров, укропом, петрушечкой… в центре — фарфоровое блюдо с молодой картошкой. Молодец Самсон! Как приятно иногда пожить в вечерней летней истоме, ни о чем не думая, не вспоминая…

— Приятно бывает пожить, — подслушал мои мысли киноактер. — Виктория Павловна ничего вчера конкретно не сказала, но прошел слушок… — Он вопросительно взглянул на сценариста.

— Уже прошел? — поморщился тот. — Вика суеверна, клялась — никому… — опять наполнил стопки. — Мы действительно задумали вольную, так сказать, экранизацию «Египетских ночей».

— Кажется, уже была, — неожиданно заявил бомж. — Шницеля.

— Швейцера, — поправил сценарист со снисходительной улыбкой. — То был всего лишь эпизод в телесериале. У меня друга идея.

Кинозвезды жадно слушали, Борис сказал живо:

— Вам пришлось досочинять Пушкина! (Самсон скромно кивнул.) Эх, если б я умел писать… Я бы перенес действие в наши дни.

— Из Древнего Египта? — изумился бойкий бомж. — Я, конечно, человек необразованный…

— Вот и не встревайте, — перебил Самсон строго и мрачно, закурил. — Идеи носятся в воздухе.

— Нет, серьезно? — протянул Борис с удивлением. — Действие происходит…

— Сейчас, — докончил сценарист. — Да, сейчас! Это мойзамысел. — Он вдруг приободрился, заговорил, с удовольствием обращаясь к черноокой красавице Райт. — Если вы помните содержание… к аристократу-поэту является нищий импровизатор с просьбой организовать платный литературный вечер в высшем кругу, на котором вдохновенно слагает стихи на заданный символ: царица египетская предлагает «рабам своим» ночь любви за жизнь. Переспал — наутро казнь. Желающие находятся. На этом «Египетские ночи» у Пушкина обрываются, но известен еще один набросок на ту же тему — диалог некоей «роковой женщины», госпожи Вольской, с ее поклонником Алексеем Ивановичем: найдется ли в наше время (то есть в пушкинское время) мужчина, способный на такой безумный порыв. И есть намек, что Алексей Иванович решится и дело закончится трагедией.

— Достоевский об этом писал, — обронила убогая, загадочно глядя прямо перед собой (у нее какое-то литературное образование, вспомнил я, корректором до исчезновения работала).

Самсон подхватил с увлечением:

— Совершенно верно! До какого сладострастного извращения дошел древний мир накануне явления Спасителя. Но Достоевский не продолжил свою мысль: как извратился уже христианский мир в эпоху Пушкина, где Вольская — новая Клеопатра, а русский, православный готов бросить вызов Всевышнему, рискнув своей бессмертной душой. И я рискнул, — Самсон усмехнулся, — перенести ситуацию исторического мифа в наш бешеный век, сейчас, сюда.

— Значит, той Клеопатры не будет? — робко уточнил бомж.

— Будет! Древнеязыческие сцены будут чередоваться с новоязыческими, так сказать, с современными; центральный образ, связующий два мира, разделенных тысячелетиями, — душа поэта.