Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

— Все это забросило сюда море, — сказал Эйнар. — Как нас с тобой.

Впервые он проявил к Агнес какое-то чувство. Парикмахерша обняла его, но ей показалось, что с тем же успехом она могла обнимать статую Вигеланда [38] Густав Вигеланд (1869–1943) — норвежский скульптор, создатель Парка скульптур Вигеланда в Осло. . Поев, Эйнар заночевал у нее, но на следующий день вернулся на Хаф-Груни.

Обстановка салона поймала ее в сети, из которых ей было уже не выпутаться. Она не могла не влюбиться без памяти в человека, сумевшего создать такую красоту. По той же причине у нее не хватало духу продать салон, и она привыкла служить диспетчером для так и не поступавшего телефонного звонка. Каждый год Браун обновляла регистрацию Эйнара в телефонном каталоге, и каждый год ее с новой силой пронзало горькое понимание того, что и ее собственная жизнь, как и его, проходит зря.

Шли годы. До самого 1967 года, когда вдруг зазвонил телефон и Агнес Браун отложила парикмахерские ножницы с предчувствием, что этот звонок другого рода.

Треск и шумы на линии были совсем не такими, как при местных разговорах на Шетландских островах. Какая-то женщина говорила по-английски громким казенным голосом. Вероятно, она смотрела в листок бумаги и разбирала каждое слово по отдельности. Только когда добралась до имени, ее голос обрел уверенность.

— Эйнар Хирифьелль, — сказал женский голос на другом конце линии, и по произношению Агнес поняла, что звонившая родом из Гюдбраннсдала.

Браун прервала это чтение по слогам и попросила:

— Говорите по-норвежски, ради бога. Я тоже норвежка.

Позвонившая пробубнила что-то с сомнением, но потом сказала:

— Передайте Эйнару, что Николь Дэро здесь. В Норвегии. Дома, в Хирифьелле.

Потом она продиктовала номер телефона и повесила трубку, а Браун так и застыла с трубкой в руке, не успев ничего сказать. Ведь Николь Дэро, мать Изабель, повесили в 1944 году?

Впервые в жизни Агнес не закончила стрижку. Оставила посетителя в кресле, а сама помчалась на Анст на такси.

Эйнар прятал под камнем ведро масляной краски и кисть, и в этот дождливый день она нарисовала на воротах лодочного сарая белый крест. Стояла на пронизывающем ветру и всматривалась в далекий голый остров. Четыре раза в день, в соответствии с расписанием автобуса, Эйнар обычно делал перерыв в столярничанье, поднимался на горушку и смотрел на сарай. Парикмахерша целый час просидела на камне под дождем, без плаща, всматриваясь в даль. И вот, задолго до того, как должен был прийти автобус, она разглядела его силуэт на горушке. Агнес встала и замахала обеими руками, и вскоре появился Эйнар в гребной лодке. Но когда она рассказала, откуда звонили, он был поражен и не мог поверить услышанному.

— Хирифьелль? — сказал наконец Эйнар. — Николь Дэро?

Не обращая внимания на Браун, он бросился бегом к телефонной будке на перекрестке возле паромной пристани, а когда вышел из нее, был растерян и рассеян.

— Можешь убрать мое имя из телефонного каталога, — пробормотал он. — Мне нужно в Норвегию.

Вскоре после этого Агнес увидела его в Леруике: он ехал к Бергенскому парому в своем старом сером автомобиле. Затем он для нее исчез. Ни слова благодарности, ни телефоного звонка, чтобы рассказать ей, что же такое стряслось в Норвегии.

— Тогда я просто ненавидела Эйнара, — сказала мне Браун. — Ненавидела за то, что он не посвятил меня в то, с чем я помогала ему двадцать лет.

Она убрала его имя из телефонного каталога и пожелала ему катиться к черту. Следующие четыре года она его не видела, но от других узнала, что время от времени он бывает на Хаф-Груни, а однажды кто-то приезжал к нему туда.

Но как-то вечером в декабре 1971 года Браун увидела его в Леруике. Эйнар выглядел хуже, чем когда-либо. Он начал выпивать, околачивался возле портовых пивнушек. Стал похож на баклана со склеившимися крыльями. Агнес знала, что в Леруике мужчина легко мог за какой-нибудь месяц спиться и погибнуть, и похоже, с Эйнаром дело шло к этому. Он болтался по улицам, захлестываемым волнами с Атлантического океана, его шапку унесло ветром в море, и вся одежда пропиталась дождевой влагой. В конце концов его стали пускать только в самое низкопробное заведение, «У капитана Флинта». На Рождество, когда все стараются быть дома, Эйнар шатался по скользким мощеным улицам.

Агнес снова приняла его в свой дом. Он тогда был настолько замызган, что было не разглядеть, где заканчивается кожа и начинается одежда. Трудно было сказать, вызваны ли его страдания горем или чувством вины. Ибо в случае Эйнара Хирифьелля она не могла отделить одно от другого. Только на утро Нового года он уже был в состоянии говорить.