Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Утром я встал засветло. Стоял полный штиль, море было плоским. Я на веслах дошел до Анста, уселся на горушке повыше и стал смотреть вниз на домик Гвен. Около девяти часов я заметил шевеление за занавеской. Она открыла дверь ясному дню, потянулась и вернулась в дом.

Я посмотрел на часы. Решил спуститься к ней, но не знал, как объяснить свой визит. Ведь Агнес Браун рассказала мне вещи, из которых можно было заключить, что Гвен не та, за кого себя выдает.

Когда Агнес закончила стричь меня, я встал с кресла, и мы поднялись к ней в квартиру. Она отдала мне хранившуюся у нее запасную связку ключей от Хаф-Груни и, как мне показалось, сделала это с облегчением. А еще рассказала, что Эйнар много лет разыскивал безымянного ребенка, не желая задумываться о тщете своих усилий и даже не зная того, что удалось выяснить нам, — что это был его ребенок. Почти тысяча детей родились в Равенсбрюке в течение войны, но, по расчетам Красного Креста, выжили всего десять-пятнадцать.

Я представил себе Эйнара. Весь день со струбцинами и столярным клеем, лицом к лицу с распятием, он приглушал свою боль, возрождая искусство в разрушенных церквях. Глаза в глаза с апостолами, рука об руку с Девой Марией, день за днем перед Иисусом. Невозможно было остаться неверующим.

Он действовал так же, как когда разыскивал Изабель. Чтобы отблагодарить его, священники писали для него письма. Он ездил по детским домам, разыскивая ребенка, родившегося в январе 1945 года. Но и сам понимал, что эти поиски бесплодны, так как если ребенок и выжил, то его, скорее всего, взяли в приемную семью и он ничего не знает о своем происхождении. К концу пятидесятых Эйнар все сильнее отчаивался. Из-за «холодной войны» стало сложнее получать въездные визы, границы закрылись, и он все больше времени проводил на Хаф-Груни, не находя покоя, в постоянном напряжении, бросая ненавидящие взгляды в направлении Дункана Уинтерфинча. Он оборудовал себе столярную мастерскую и зарабатывал на хлеб, сколачивая безыскусную мебель, которую принимал на продажу один магазинчик в Леруике.

— Но где ты берешь материал? — спросила его как-то Агнес.

— Его выбрасывает морем, — сказал он. Дело в том, что Хаф-Груни омывают морские течения, приносящие с собой бревна и доски и из России, и от берегов Норвегии, a иногда Эйнар находил даже твердые породы дерева из Америки.

Агнес рассказала, что он никогда не терял веры в то, что ребенок Изабель отыщет его, и они договорились, что, если кто-нибудь позвонит по номеру Леруик, 118 и будет спрашивать его, она отправится на Анст и нарисует белый крест на лодочном сарае, обращенном в сторону Хаф-Груни. По этому знаку он сразу же приедет.

Белый крест. Перед моим внутренним взором предстала облезшая белая краска на лодочном сарае.

— И что, многие звонили? — спросил я.

— Нет, — сказала парикмахерша. — За двадцать лет Эйнару Хирифьеллю никто не позвонил.

Я собирался рассказать ей, что видел крест на сарае, но тут она стала рассказывать о своих отношениях с ним.

— Я сама виновата, — призналась Агнес. — Горе Эйнара было таким тяжким, что могло утянуть на глубину нас обоих. Единственное, на что я надеялась, — это что придет ответ. Чтобы он узнал, что девочка тоже умерла, и успокоился. Но как же я могла строить свои надежды на желании, чтобы ребенок оказался мертвым?

Иногда Эйнар демонстрировал ей мелкие знаки внимания. Она часто мечтала о том, чтобы привести в порядок потерявшую всякий вид обстановку в салоне, и вот, появившись как-то раз, он неожиданно спросил, может ли она закрыть салон на пару дней. Затем принес доски, затянул окна папиросной бумагой и заперся внутри. Агнес слышала, как он столярничал далеко за полночь. А на следующее утро притащил стулья и прилавки, изготовленные им заранее, и на лице его промелькнуло что-то похожее на улыбку.

В воскресенье ближе к вечеру стук молотка утих. Эйнар привел ее в салон, который оказался бы к месту на парадной торговой улице Парижа. Вся обстановка была выполнена в утонченном стиле ар-деко, с его четкими и чистыми линиями, но украшена она была изысканными резными орнаментами. Ряд элегантных ламп обеспечил мастерам удобное освещение.

— Это я, — сказал Эйнар. — Сам.

Самым шикарным из обстановки был комод с тридцатью ящичками для ножниц и прочей мелочовки. Каждый ящичек был инкрустирован сияющими белыми капельками перламутра, и когда все ящики были задвинуты, узор образовывал очертания тюльпана, такого же, как на лампах.