Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Поначалу я связал это беспокойство с осознанием того, что собранные ими снаряды связаны с несчастным случаем 1971 года. Но потом ощутил неуверенность, проникшую гораздо глубже, в самые потайные уголки моей души. И я чувствовал ее и сейчас, сидя в парикмахерском кресле.

По словам Агнес, Эйнар не знал, является ли он отцом ребенка Изабель или же ребенок был зачат в результате широко практиковавшихся в Амьенской тюрьме изнасилований. Я подумал на это, что если уж моим дедом по матери был немецкий солдат, я не мог относиться к этому с полным отвращением — мне были отвратительны изнасилования, но не сама униформа, ведь такую же носил и дедушка.

Однако вскоре сомнения рассеялись.

Перед тем как закончить стрижку, Агнес взяла в руки бритву и стала точными движениями подправлять неровности, добиваясь совершенства, как и в 1943 году, когда она постригла Эйнара Хирифьелля на манер coupe Lyon , превратив его в Оскара Рибо, которого я знал по фальшивому паспорту.

Сначала мне показалось, что это из-за прически я не узнал свое лицо в зеркале. Но это было не так. На меня смотрел Оскар Рибо.

Его коса еще не затупилась. Два взмаха оселком — и ржавчины, покрывшей лезвие на морском воздухе, как не бывало. Приноровившись, я скосил траву вокруг построек на Хаф-Груни. Из трубы валил иссиня-черный торфяной дым. Запах не такой уж неприятный. Я растопил плиту и раздумывал, перекусить ли мне супом или поджарить сосисок.

Вот если бы нам сесть за стол вместе. Вдвоем. Эйнар и я.

Побродить здесь. Являя собой реальное воплощение наших представлений друг о друге. Разговориться или помолчать. Не изображать душещипательных сцен. Просто смотреть, как он курит свою утреннюю трубку, слышать, как проронит пару слов.

Даже после встречи Эйнара с мамой неуверенность в том, кто же ее настоящий отец, должно быть, мучила их. Но вчера вечером правда открылась одновременно мне и Агнес — свидетельские показания в ответ на самый насущный вопрос, ответ, опоздавший на двадцать лет.

Я нашел в себе место для них. Будто всю жизнь я жил в комнате, на стене которой бросались в глаза выцветшие прямоугольники с гвоздиками по центру, оставшиеся от когда-то висевших там фотографий. Теперь в обрамлениях появились лица. Изабель Дэро, Эйнар и мама. Рядом с Альмой, Сверре и отцом.

Мои родители были двоюродными братом и сестрой. Я не ощущал в себе никакого раздвоения, никакого стыда — только глубокую привязанность. Я знал, что никогда никому об этом не расскажу. Разве что, возможно, старому пастору. Больше никто не заслуживал этого знания, и никому и не надо было это знать.

А мне это не мешало. Наоборот, я чувствовал, как меня наполняет гордость. Кровная связь тянулась от меня и к церковным образам в Саксюме, и к парижской мастерской Рульмана. Но люди могли отнестись к этому по-разному. Я видел, как это бывает. Как злопыхатели длинными клювами долбят по вдруг обнажившейся болезненной, уязвимой точке, по самой сердцевине твоего достоинства.

Возможно, у дедушки были какие-то смутные подозрения. О том, что Эйнар может оказаться отцом Николь. Он наблюдал, как я, подрастая, становлюсь похожим на его брата, которого он терпеть не мог. Но я никогда не услышал от него дурного слова. Он знай себе пестовал посевные картофелины, которые не просто были в родстве друг с другом, но были друг другом.

Я продолжал косить траву и вскоре ощутил присутствие дедушки. Это он научил меня водить косой. Его горячие ладони поверх моих маленьких. Правильный замах, косовище из посеревшего дерева, сталь, срезающая траву и укладывающая ее ровными рядками.

Все они были тут, со мной. Сидели вокруг, наблюдая за мной. Я отметил, что мне хочется называть Изабель Дэро бабушкой, и, похоже, во мне как раз освободилось местечко для этого слова. Эйнар пока оставался Эйнаром, хотя и для него имелось не занятое никем слово.

Поужинав ирландскими сосисками грубой рубки, я убрал за собой, и до самого вечера дом оставался теплым и уютным. Я вставил новые батарейки в радиоприемник и слушал норвежское вещание на потрескивающей длинной волне.

В Восточной Норвегии ожидались затяжные осадки. Всем своим существом я почувствовал беспокойство. Слишком много влаги, и весь урожай картофеля может погибнуть от сухой гнили. Как лишнее напоминание об этом, зарядил такой частый дождик, что, казалось, капли выскакивают из моря. Анст было почти не видно, и я опасался, что так же льет и у меня дома.