Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

— Давай лучше на другом поле накопаем, — предложил я, повернувшись, чтобы уйти.

— Не-а, давай этой наберем, — возразила она, вытащив еще кустик. — Хочу эту. Я ее своими руками вытащила.

— Гвен, — сказал я, отерев ладони о брючину. — Я здесь не мебель сжег. Я сжег гроб.

Она так и стояла с картофельной ботвой в руке, пока я рассказывал о гробе из свилеватой березы и о дедушкиных похоронах номер два.

Долго молчала. Потом начала отделять картофелины от корней.

— Да уж, из тебя все клещами приходится вытягивать, — заявила Гвен.

«Из тебя тоже», — подумал я.

— В любом случае, — сказала девушка, — спасибо, что рассказал. Но я не передумала. Совсем наоборот. Я хочу поесть именно этой картошки.

Она собрала клубеньки в складку фартука, ступила в выгоревший круг и пошуровала ногой в угольках, оставшихся от сожженной березы. Словно Альма, танцующая на могиле у дедушки.

— Здесь что-то лежит, — сказала она.

Это было лезвие ножа. На черенке я увидел клейма, которые раньше были скрыты под рукоятью из свилеватой березы. Соскоблил сажу большим пальцем. Проступили цифры номера и свастика.

С чего я взял, что штык русский? Простое объяснение, удовлетворившее ребенка? Несколько слов, оброненных целую вечность тому назад?

Я узнал номер. Тот же самый, что на дедушкином бергмановском «Маузере», который я до сих пор прятал под флисовой изоляцией на чердаке. Штыки получали тот же серийный номер, что и ружья, — значит, этот обломанный штык был его собственным . Сам ли он сломался, во время войны или после нее, или дед сломал его в порыве гнева от увиденного?

Вопрос без ответа. Преображения без свидетелей.

Так, раз за разом, менялась наша история. Я ожидал найти правду, а находил только пепел от нее. И опять я один должен делать выводы на основе противоречивых свидетельств.

Мы всё работали. Гвен свалила усталость, она заснула с натруженными мускулами и проснулась голодной. Никогда ей не стать хуторянкой — это нам обоим было понятно, — но охвативший нас азарт превратил нас в шуструю бригаду.

Грузовик, присланный с винокурни в Странне, забрал в соответствии с договором несколько тонн посевного картофеля, рассортированного по огромным деревянным ящикам. Шофер одобрительно кивнул, отмечая хорошее качество продукции, произнес пару фраз соболезнования в связи со смертью дедушки и удивленно покосился на Гвен.

Я следил, как грузовик протарахтел по скотной решетке и помигал фарами, сворачивая на областную дорогу. За еловым лесом рев мотора затих.

Тишина осени.

Уже скоро пора будет сгонять овец с гор. Потом придет зима, и я буду привязан к хутору. Поначалу мне не терпелось поскорее отправиться во Францию, но меня потихоньку соблазняла отрава неторопливых дней, а столярная мастерская Эйнара походила на надгробие, мимо которого я ходил не задумываясь. Хаф-Груни занял в моей памяти место, покинутое мною как будто много лет назад.

Хорошие это были деньки, потому что мы совсем не упоминали в разговорах ни грецкий орех, ни Квэркус-Холл.

Зато мы сгоняли на Звездочке к Саксюмскому морю. Тянули сеть, а солнце блестело на ячейках сети и на форели в коричневую крапинку. Гребла на нашей старой деревянной лодке Гвен, и уж это она умела, а я сворачивал головы рыбам, одной за другой. Она гребла и табанила лучше, чем мы с дедушкой, и я вспотел в своей фланелевой рубашке, снял ее и следующую сеть тянул уже в одной футболке, и поймал себя на том, что, когда выбираю снасти, встаю к ней боком, чтобы продемонстрировать ей мускулистые предплечья. Она гребла к устью реки, а я любовался ею. Она вела лодку по воде с той точностью, которая характерна для каллиграфии. Еще не было семи, и мне хотелось, чтобы мы появились на свет только вдвоем, начав с нуля, без всяких предысторий, без родных… Родились бы сами по себе.

Но так ведь не могло продолжаться. Как-то раз, когда мне нужно было в деревню за покупками, пришлось вернуться с полпути, потому что я забыл бумажник. Войдя на кухню, я услышал ее голос на втором этаже и неслышно поднялся по лестнице, остановившись на ступеньке, откуда я слышал дедушкины шаги в последний раз. И когда разобрал, что она разговаривает по телефону — как я понял, со своей матерью, — я осознал, что и наше с ней время подходит к концу.

— Здесь так тепло, так хорошо, — сказала Гвен, и из остального я понял, что она притворяется, будто уехала отдыхать и в скором времени собирается домой. Я тихонько спустился назад, и с этого момента Эйнар во мне больше меня не отпускал. Как и мысли о тех четырех днях. Я перерыл чердаки в поисках писем, которые он должен же был писать маме, но ничего не нашел. Сел, положив перед собой вещи с Хаф-Груни. Шахматную доску, дробовое ружье, платье. Газетные вырезки. В поисках новых связей между ними. Забрал с собой смотанную в кассету пленку «Орво NP20» в темную комнату. Включил красную лампу и стал рассматривать ее с помощью увеличителя.