Ларс Миттинг - Шестнадцать деревьев Соммы

Завели старый трактор «Дойтц» и поехали работать.

Но это давалось ей плохо. Она осторожничала, поднимая тяжести: раскорячивала ноги, чтобы ноша не коснулась ее и не запачкала одежды. Я привел ее на картофельное поле и показал, что надо делать, но Гвен за всю жизнь ни разу не притронулась к земле. Тем единственным, с чем она действительно умела управляться, кроме чайника и проигрывателя, был « Зетленд» . Здесь же она бестолково суетилась, не зная, за что взяться, и боясь попортить маникюр. Но в конце концов решилась попробовать.

Лемех взрыхлял землю, откидывая верхний слой, и на поверхности, словно драгоценные камни, появлялись мелкие плоды семенного картофеля. Однако Гвен собирала их пальцами, а не всей ладонью, осторожно складывала в ящик, и это занимало уйму времени, потому что она все время следила за тем, чтобы не запачкать одежду, и постоянно отряхивала руки от земли. Через пять минут, взглянув в зеркальце, я обнаружил, что она остановилась и озирается по сторонам.

Я слез со старого «Дойтца» и положил руку на его капот.

— Как ругаться по-норвежски? — спросила Гвен.

— Чего?

— Я спросила, как ругаться по-норвежски! — крикнула она.

— А…

— Я серьезно. Останови этот чертов трактор!

Кудахтанье дизельного мотора замерло.

— Как вы ругаетесь? Damn здесь не подходит. Fuck тоже.

Пара ворон покружила над нами и уселась на елку.

— Ну, черт — это как бы универсальное словечко, — ответил я.

— Ш-э-э-эрт?

— Ну. Не «Э», а «О». Ты произносишь, как врач-иностранец.

— Черт! А что еще? Давай еще!

— Вот попробуй: «к чертовой матери». «Елки-моталки». «Да катись все к чертовой бабушке».

Она схватила камень и бросила в меня.

— Fuck, катись все к чертовой бабушке. ЧЕРТ! К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!

— «Мать твою» тоже неплохо, — добавил я.

Гвен продолжала ругаться по-норвежски и неожиданно рванула на себе блузку. Пуговицы покатились в борозды на земле. Она скинула блузку и принялась ее топтать.

— Черт! Комары! Чешется! — закричала она и стала чесать руку испачканными в земле пальцами так истово, что кожа покраснела. А потом натянула на себя испорченную блузку и зашагала к дому.

Вороны снялись с ветки и улетели. Я принюхался к воздуху. Худшее, что могло сейчас случиться, — это если б пошел дождь. Может быть, Ингве согласится помочь мне выкопать остальную картошку? И еще одна мысль свербила у меня в мозгу. Если б я вернулся на хутор один, то картина, которая открылась бы мне утром, представляла бы собой длинный ряд ящиков с картошкой и отдых под сливовым деревом в компании с Ханне Сульволл.

Картошка уродилась неплохая, хотя за ней неделями не ухаживали. Весна выдалась теплой, и картошка начинала прорастать на свету еще до того, как попадала в землю. Но, казалось, сама земля возмутилась, что хуторянин из Хирифьелля так рискует, и взяла все на себя.

Я пошел к дому. Когда был уже на полпути, увидел идущую навстречу незнакомую тетку. Она чапала в клетчатом переднике, платке и высоких резиновых сапогах — они были ей велики, и голенища хлопали по икрам.

Только когда между нами оставалось метров тридцать, я поверил, что это Гвен. Двадцать метров, пятнадцать… Вроде и она, и не она.

Она надела рабочую одежду Альмы.

Воспоминание стрелой пронеслось у меня в голове. Голос бабушки, внимательный взгляд исподтишка. Но это видение тут же исчезло, словно унесенное порывом ветра, — и вот уже это снова Гвен, в одежде, позволявшей ей нагибаться без того, чтобы где-то давило. Косметика смыта. По пути сюда она плакала, да и теперь все еще всхлипывала, погружая пальцы глубоко в землю и нащупывая картофелины, — в черной одежде, с черными пальцами, и на душе черно.

— Почему тут зола среди поля? — спросила она.

— Я тут кое-какую мебель сжег, — сказал я, помолчав. — А здесь — чтобы искры не долетали до домов.

Я продолжал возиться с картофелекопалкой. Обернулся, а Гвен нет. Положил на землю вилкообразный ключ и догнал ее, когда она уже ступила на тот мертвый участок, где землю покрывали обугленные головешки и зола. Зато картофельная ботва рядом поднималась куда выше, чем в других местах.

— А она здесь крупная выросла, — сказала Гвен.

— Зола — хорошее удобрение, — объяснил я.

Она выдернула кустик картофеля. Похлопала им по голенищу, отряхивая от земли. Здоровая, с сеточкой на розовой поверхности «Пимпернелька».

— Смотри, хорошая какая, — сказала Гвен. — Наберем на обед?