Наталья Солнцева - Лабиринт Ворона

– А как насчет его способности воздействовать на других?

– Знаете, у него получалось иногда! Этакие редкие всплески активности! Вообще чрезвычайно интересный тип…

– Он посещал занятия одновременно с Долгушиной?

Доктор задумчиво барабанил пальцами по столу. Он относился к хорошим теоретикам, но негодным практикам. Жербилин, вероятно, использовал его на подхвате, – по части различных организационных вопросов и по хозяйственной части. Но зато память у Трошина была отменная.

– По-моему, нет… Она обучалась чуть позже, когда этого парня у нас уже не было.

– Скажите, имея специальные навыки, можно определить, насколько легко или насколько тяжело человек поддается внушению?

– Разумеется, можно. Есть ряд признаков, по которым судят о той или иной степени внушаемости… Вот с вами, к примеру, придется изрядно попотеть, – сказал он Матвею. – И ваша дама тоже из таких, неподдающихся… Я удовлетворил ваше любопытство?

– Вполне.

Астра с интересом рассматривала на стенах портреты знаменитых гипнотизеров во главе с легендарным Мессингом.

– А фамилия «Тетерины» вам ни о чем не говорит?

– Тетерины… пожалуй, нет. Знаете, я могу ввести вас в заблуждение, – спохватился Трошин. – У нас много студентов… встречаются всевозможные фамилии. Хотите, я подниму картотеку?

– Не стоит.

Он по-женски всплеснул руками и вздохнул:

– Тогда больше ничем не могу быть полезен.

Опять была ночь… Над парком курился лунный туман. Матвей продирался через кусты, расчищая дорогу для своей молчаливой спутницы. Они сделали круг и вернулись к тому месту, откуда свернули в гущу деревьев. Астра посветила фонариком на примятую молодую поросль. Через пять лет тут будет настоящий лес!

– Не верится, что когда-то здесь стояли…

– Тсс-с! Тише…

Он остановился и застыл, прислушиваясь к доносящимся из темноты звукам. В холодной черноте неба сквозь дымку тумана мерцали звезды…

– Даже ветер стих, – прошептала Астра, задрав голову. – Где-то там смотрят на землю Единорог и Лев…

Она имела в виду созвездия.

Матвей молча закрыл глаза и представил себя Брюсом, разочарованным одиноким странником, покинутым всеми – женой, верными соратниками, венценосным повелителем и другом… Все они ушли, даже великий Ньютон оставил этот бренный мир. Последние годы жизни он посвятил алхимическим опытам – искал ответ, – но перед самой смертью сжег свои рукописи и скончался без церковного причастия.

«Что есть бытие? – спрашивал он себя. – Кипение страстей?.. Жажда удовольствий?.. Постижение истины?.. Любовь?.. Служение искусству?..»

Красота мраморного изваяния, – совершенного, нечеловечески прекрасного, сияющего и трогательно беззащитного, – в который уж раз поразила и заворожила Брюса. Разве не ей, чистой и жестокой деве, служил он душой и телом? Хотя нет… телом он был всецело предан Льву, Рексу, Государю, Цезарю… взбалмошному и могучему властелину всея Руси. Он отрекся от скипетра Стюартов и встал под знамена Петра. Зато духом его навеки овладела Она… неуловимая и всепроникающая, как лунный свет…

Царь Петр хотел, чтобы его личный астролог и храбрый фельдмаршал провел его по несуществующей грани между земным и потусторонним, сберег его плоть и вдохнул в набальзамированные останки новую жизнь… Вздор! Несбыточная мечта фараонов… призрачный секрет тамплиеров и мальтийских рыцарей… вечно ускользающий Грааль…

Он вспомнил мертвое тело государя – истерзанное болезнью, желтое, холодное, с печатью тления на великодержавном челе. Кому, как не его сиятельству, кавалеру графу Брюсу, надлежало «принять на себя труд о устроении погребения императорского»?

Овдовевшая Екатерина рыдала… злые языки твердили, что императрица беспробудно пьет… Под дворцовыми окнами стояла гвардия. Заговорщики, запершись в царских апартаментах, делили власть… В Санкт-Петербург робко входила бледная северная весна…

Он вспомнил, как тщательно готовился царским лейб-медиком Блюментростом секретный состав Рюйша, как – впервые в российской истории! – проводилось бальзамирование трупа, как в траурном зале дворца проходило прощание подданных со своим повелителем… Те, кто прежде ловил каждый вздох умирающего в надежде, что он окажется последним, теперь лили лицемерные слезы…