Джефф Зентнер - Дни прощаний

С меня хватит.

Я больше не буду сломленным.

Сегодня здесь больше истории не умрут.

Страх покидает меня, как вытекающая кровь. Я быстро встаю и жду, пока перестанет кружиться голова. Потом забираю «Судью» и некоторые другие рисунки. Я забираю свои истории Марса Эдвардса и иду вниз на нетвердых ногах, чувствуя, как гравитация тянет мои внутренности к пяткам.

Судья Эдвардс сидит среди своих книг в кожаных переплетах, яростно печатая на ноутбуке. Он даже не ослабил галстука после возвращения из церкви.

Его глаза не отрываются от экрана, когда я появляюсь в проходе.

– Ты закончил?

– Я думаю, вам следует кое-что увидеть, ваша честь.

Он разворачивается в кресле ко мне.

– Я спросил, ты закончил?

Я протягиваю пачку бумаг с «Судьей» наверху.

– Сэр, Марс нарисовал это, и я думаю, вы должны взглянуть на рисунки, прежде чем я их выкину. Вы будете жалеть, если не посмотрите.

Он встает и нависает надо мной. Его лицо – грубая, раскаленная добела маска расплавленного гнева.

– Тергуд. Его зовут Тергуд . Это же имя у него на могиле. И как смеешь ты говорить мне о сожалении? – Он выплевывает слова, как яд, высосанный из раны от укуса змеи.

У меня перехватывает дыхание. Мне страшно и хочется развернуться и убежать. Но я не убегаю. Терять тебе нечего. Расскажи ему историю.

– Он ненавидел, когда его называли Тергуд. Он хотел, чтобы его звали Марс. И мы звали его Марсом, и он сам называл себя Марсом. И он нарисовал эту графическую новеллу. Я думаю, на это его вдохновили вы. Пожалуйста, сэр, позвольте рассказать…

– Заткнись. Заткни свой безответственный, убийственный рот.

Его холодная слюна брызжет на мое лицо. Он делает длинные, неровные вдохи носом.

– Сэр, я должен рассказать вам…

Он резко указывает пальцем на входную дверь, так, что у него трещит рукав рубашки.

– Убирайся. Сейчас же, пока я не решил отсудить у тебя и твоих родителей все до последнего цента.

– Нет. – Я смотрю ему прямо в глаза. – Я пока не могу, ваша честь.

– Ты теперь официально незаконно вторгаешься в мою собственность. Уходи, или я выведу тебя силой, на что по закону имею право.

– Пока не выслушаете то, что я должен сказать, я не уйду.

Он делает быстрый шаг вперед, хватает меня за руку, в которой я сжимаю бумаги, и они разлетаются. Судья разворачивает меня так быстро, что я почти спотыкаюсь от неожиданного приступа головокружения, и только его железная хватка позволяет мне удержаться на ногах. Он почти поднимает меня над полом и толкает в сторону входа.

– Сэр, пожалуйста. Пожалуйста! Позвольте сделать настоящий день прощания. Позвольте рассказать о Марсе то, чего вы о нем не знали.

– Убирайся.

– Я могу вам о нем рассказать. Я могу рассказать о нем то, чего вы не знали. Он…

Вместо слов у меня вырывается крик боли – так сильно судья стискивает мое плечо.

Он протягивает свободную руку, рывком открывает внутреннюю дверь и толкает меня в стеклянную наружную. Он швыряет меня так точно, что я умудряюсь открыть защелку двери своим локтем, не разбив при этом стекло. Затем следует еще один сильный толчок и я, как петарда, вылетаю наружу.

Пролетев две ступеньки, я кувыркаюсь на цементе и оказываюсь лежащим на боку. Кожа с верхушки левого уха содрана. Каким-то образом мне удалось не зацепить раны, полученные при прошлом падении. Я лежу так достаточно долго и вижу, как судья Эдвардс с грохотом закрывает внешнюю дверь и так сильно хлопает внутренней, что внешняя снова открывается.

Я мучительно поднимаюсь. Кровь в нескольких местах пропитывает брюки. Я был в этом костюме на трех похоронах и в один из худших – и в физическом, и в психологическом, и в эмоциональном плане – дней в моей жизни. Мне следует его сжечь. Если, конечно, предположить, что я когда-нибудь получу назад пиджак.

Не оглядываясь, я хромаю к своей машине. Мертвые, но такие прекрасные листья, золотые, как дневное ноябрьское солнце, мерцающее между деревьями, крошатся под ногами.

Когда я приезжаю домой, мама и папа в кино. Уже легче. Совсем не обязательно представать перед ними в разорванных окровавленных брюках и грязной рубашке с закатанными рукавами. У меня не было хорошей истории о том, как это могло бы случиться во время посещения кампуса Севани. Я снимаю испорченные брюки и сую их в мусорное ведро, прикрыв сверху другим мусором. Потом промываю и заклеиваю пластырем свежие царапины.

Затем я падаю в кровать и без снов сплю почти три часа, а когда пробуждаюсь, родители уже дома. Они спрашивают о том, как прошло посещение Севани, когда я иду на кухню перекусить.