Джефф Зентнер - Дни прощаний

– Возможно, вы не вкусите сладкого молока и меда, пока не получите эту землю.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, хвала Господу.

– Но Бог наблюдает своим всевидящим оком.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, хвала Господу.

– И его правосудие свершится, как свершится и ваше.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, хвала Господу.

– Я работаю в сфере правосудия.

Смех, мм-хмм.

– Тем не менее я вершу только человеческое правосудие.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, хвала Господу.

– Ничтожное человеческое правосудие.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, восхвала Господу.

– Но будьте терпеливы, братья и сестры. Однажды все виновные предстанут перед судом Бога Всевышнего. – Он почти кричит.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, хвала Господу.

– И его правосудие свершится.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, хвала Господу.

– И ваше правосудие свершится. Слава Всевышнему.

Множество аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплесканий, хвала Господу.

– Слава Господу Всевышнему, который смотрел, как его собственного сына распяли на кресте, но остался в стороне. – Он уже по-настоящему кричит в этот момент. Его глаза – красный огненный меч, медленно проникающий в мой живот.

Мой разум стремительно ищет способ предотвратить паническую атаку. Он обращается к Билли Скраггсу. Он идет к Хиро в его летающей машине. Он идет к Джимини. Он обращается к понимающей неподвижности доктора Мендеса. Но праведный гнев судьи Эдвардса прорубается через все это. Мир – качающаяся палуба корабля. Пот капает на мое лицо и стекает, как слезы. Мне тяжело дышать, будто воздух стал маслянистым, и я никак не могу восстановить дыхание. Краем глаза замечаю, что сидящая рядом со мной женщина бросает на меня озабоченные взгляды. Я не обращаю на нее внимания и надеюсь, что она ничего не скажет.

Судья Эдвард заканчивает свою речь под шумные аминь, аллилуйя, да, мм-хмм, рукоплескания хвала Господу, спасибо вам и садится. Я опускаю голову и грызу ноготь большого пальца. Сидящий рядом со мной мужчина поворачивается ко мне и говорит: – Судья Эдвардс определенно может проповедовать, не так ли?

Я киваю. Он настоящая звезда. И знаете что? Все это было предназначено для меня, так что, видимо, я сегодня тут что-то вроде звезды второго плана. В каждой истории должен быть злодей, и это я.

Снова начинает играть музыка, все встают петь и хлопать. Я этого сделать не могу. На оставшуюся часть службы я впадаю в состояние изнеможения и бесчувствия из-за своей панической атаки. Взгляд судьи Эдвардса не отрывается от меня. Если ему хочется, он может кричать из-за того, что я не участвую. Но я не могу.

Довольно занятно сидеть в центре зала сотен приятных людей, радующихся тому, что ты попадешь в ад, даже если они об этом и не знают.

Обратная дорога из церкви проходит в таком же молчании, как и дорога туда. Я чувствую, что надо что-то сказать, но, помня суровую проповедь , думаю, что это, может быть, не лучшая идея.

– Я каждый день по нему скучаю, ваша честь, – говорю я тихо. – Я любил его.

Судья Эдвардс едко и отрывисто смеется и жмет на тормоза посреди улицы. Автомобили сигналят позади нас. Он поворачивается и награждает меня взглядом, которым можно удостоить влажное собачье дерьмо, поданное на дорогой китайской тарелке. Взглядом недоверчивым, удивленным, полным смешанного презрения и отвращения.

– Мне абсолютно плевать , как ты относился к моему сыну. Сегодняшний день не о твоих чувствах .

Оставшаяся часть пути проходит в полнейшем молчании.

Судья Эдвардс идет на кухню. Мгновение спустя он возвращается с упаковкой белых мусорных мешков и упаковкой черных.

– Я полагаю, ты знаешь, где спальня Тергуда.

Я киваю.

– Черные для благотворительности. Все, что может кому-нибудь понадобиться. Одежда, но не обувь. Он был помешан на ней, как ребенок.

Марс рассказал нам, что единственная причина, по которой отец разрешил ему носить кеды, заключалась в том, что их носил его дед. Марс заявлял, что так отдает дань уважения, и судья Эдвардс почему-то на это купился.

Я стою в оцепенении, держа мешки.

– Белые для мусора. Рисунки – мусор, – говорит судья Эдвардс.