Джефф Зентнер - Дни прощаний

– Перекись водорода. Бинты. Полотенца. Душ. Обработай раны и прими пристойный вид для церкви.

Я киваю, а когда он уходит, вешаю костюм на крючок позади двери и раздеваюсь. Голышом в доме Марса я чувствую себя особенно уязвимым, поскольку раньше бы никогда и не помечтал принять душ в его доме. В глубине души шевелится мысль, а не планирует ли судья Эдвард ворваться внутрь посреди процесса, вытащить меня из душа и выкинуть на улицу, мокрого и обнаженного. « Теперь ты понимаешь, насколько беззащитным я себя чувствовал, когда ты убил моего сына», – сказал бы он.

Потом на меня льется горячая вода, смягчающая боль в конечностях, смывающая запах рвоты из носа и кровь с колен и ладоней. Интересно, может он вместо этого резко выключит горячую воду, оставляя меня танцевать в приступе дрожи под ледяной струей? « Теперь ты знаешь, что я почувствовал, когда ты неожиданно забрал у меня моего сына» , – сказал бы он. Но я заканчиваю и вытираюсь. Смазываю щиплющей перекисью водорода раны и перевязываю их. Потом надеваю костюм, галстук, ботинки и спускаюсь вниз, уже не чувствуя себя настолько уязвимым. Судья Эдвардс ждет меня. Он тоже принял душ и надел безупречный черно-серый костюм-тройку с блестящей рубашкой облачно-белого цвета и кроваво-красным галстуком.

Он указывает на обеденный стол. Там миска, ложка, пакет молока и коробка хлопьев.

– Ешь.

У меня в желудке абсолютная пустота, и все же я почему-то не голоден. Тем не менее я присаживаюсь, насыпаю хлопья в миску и ем.

Кабинет судьи Эдвардса рядом с обеденным залом. Я слышу, как он заходит внутрь и садится, а потом как ручка царапает бумагу. Атмосфера болезненно-напряженная.

Расскажи ему, какой я на самом деле, шепчет мне Марс в бессловесной тишине. Я так и не рассказал.

Я не могу, шепчу я, я боюсь.

Чего?

Его. А ты не боялся?

Ну да. Но если бы я был на твоем месте, я бы рассказал. Что еще он может тебе сделать?

Не знаю.

Скажет тебе, что ты меня убил?

Возможно.

Что насчет Билли? Хиро? Джимини?

Ты говоришь как доктор Мендес.

Он говорит умные вещи.

– Пора, – говорит судья Эдвардс, выходя из кабинета с пачкой бумаг в руке.

Я поднимаю миску и хочу отнести ее на кухню.

– Тергуд всегда оставлял свою миску на столе.

Я останавливаюсь, поворачиваюсь и ставлю миску обратно на стол.

– И это сводило меня с ума.

Я опять беру миску.

Он раздраженно машет рукой.

– Оставь. Пошли.

Когда мы выходим, я замечаю, как судья Эдвард оглядывается на одиноко стоящую на столе пустую миску.

У меня булькает в животе, когда мы подъезжаем к новой африканской методистской епископальной церкви. Это большое современное коричневое здание. Оно напоминает мне о похоронах Марса, и одного этого было бы достаточно и без моей недавней тошноты.

– Церковь была важной частью жизни Тергуда, – произносит судья Эдвардс, разорвав гробовую тишину, висевшую всю дорогу. – Он был в составе молодежной группы. Пел в хоре.

– Да, сэр.

Я мельком бросаю взгляд на свое отражение в боковом зеркале. Лицо цветом похоже на миску греческого йогурта. Разве что цвет по краям чуть более бледно-зеленый. Со вкусом лайма.

Мы ставим машину на парковку и входим в оживленную толпу. Я иду следом за судьей Эдвардсом. Люди тепло его приветствуют. Он не оборачивается, чтобы убедиться в том, иду ли я за ним, или чтобы меня представить. Иногда меня тоже радушно приветствуют, но, очевидно, как обычного гостя, а не судью Эдвардса. Я ловлю доброжелательные, но удивленные взгляды.

Попав в главную часовню, судья Эдвардс поворачивается ко мне со следами улыбки после разговоров со знакомыми людьми. Улыбка моментально исчезает, когда он смотрит мне в глаза, убеждаясь, что я по случайности ее не получил. Он указывает на меня и тычет пальцем на центральную скамью.

Я киваю и сажусь рядом с проходом.

– В середину, – командует судья Эдвардс.

Я подвигаюсь к середине. Скамьи вокруг меня постепенно заполняются по мере того, как служители рассаживают людей. Я осознаю, что оказался в самом центре. Справа от меня сидит пожилая женщина в фиолетовом наряде и огромной величественной фиолетовой шляпе на голове. Мужчина в безупречном блестящем костюме цвета слоновой кости сидит слева от меня вместе с женой и детьми.

Сам судья Эдвардс не присоединяется ко мне. Вместо этого он садится в красное кожаное кресло позади кафедры, скрестив ноги и положив руки на колени, с видом, которого я не узнаю.