Елена Михалкова - Кто остался под холмом

В этом году попалась особенно злобная и живучая Полина.

В прошлый раз ей помогла случайность: когда он, выйдя из машины, хотел перетащить ее к жертвеннику, неподалеку показался грибник. Вернись этот человек сюда после отъезда Германа, он мог бы наткнуться на след от сдвинутой крышки. И потом, времени до заката оставалось мало, а Герман всегда подходил к делу обстоятельно. Разве можно иначе? Праздник Освобождения, Великий День; он будет вспоминать его весь год. К каждому июлю у него имелся свой ключик. Герман не мог перепутать их, но все равно подписывал даты. И еще ему нравилась систематизация. В его фотоателье всегда царил порядок; в отличие от многих собратьев по профессии бардак он считал неприличным.

Ключики. Каждый от своего года. Стоило коснуться шелковистой пряди, вдохнуть ее запах – о, аромат сохранялся годами! – и открывалась потайная дверь в пещеру, за которой хранились такие сокровища, что Монте-Кристо был уличным попрошайкой по сравнению с ним, Германом. Он обнимал свои сундуки, десять сундуков, в каждом из которых хранился бесконечно долгий счастливый день; он перебирал минуты, как драгоценные камни. Ему не нужен был опиум: он погружался в волшебный сон, раз за разом проживая одно и то же впечатление, окрашенное в разные тона, как фотография, пропущенная через разные фильтры: восторг, торжество, упоение и под конец – наслаждение высшего порядка. Что была в сравнении с этим гнусная возня, короткие похотливые слияния! Мерзость и паскудство. Герман вовсе не презирал тех, кто жаждал плотских удовольствий: бедняги не знали иной радости, и при мысли об этом его охватывала жалость.

Теперь все его ключи были испорчены. Прикасаясь к ним, он мог думать лишь о том, как она смеялась, заполучив их, и эта мысль вызывала к жизни воспоминание о том хохоте, который он слышал сам.

Отныне он был нищим. Первые ключи исчезли с Володей: мальчик взял их с собой, Герман не знал зачем. Эти он сжег своими руками, плача взахлеб, как ребенок.

Герман считал себя добрым человеком. Но у него дрожали пальцы от нетерпения, когда он думал о том, что этой Полине достанется больше, чем всем предыдущим вместе.

Бабкин вел машину с такой скоростью, что Илюшин недоумевал, как он успевает ориентироваться по карте. В начале пути дорога напоминала сеть, которую накинули на лес, но когда они углубились на двенадцать километров, все ответвления пропали.

Макар обернулся к напарнику:

– Если все эти годы он охотился не в Беловодье, получается, в соседнем городе произошло десять убийств за десять лет. Как это могли пропустить?

– Вряд ли город, – ответил Сергей, не отрывая взгляда от колеи. – Нужно смотреть исчезновения рыжеволосых людей в радиусе пятисот километров.

– Почему пятисот?

– Потому что статистика по серийникам. Если работа убийцы не связана с дальними разъездами, он охотится в пределах этой территории.

– Тоже вообще-то дофига, – пробормотал Макар.

– До базы доезжать не будем, бросим это железо в кустах. Вроде бы Герман должен быть в городе до восьми, пока официально не закончится праздник, но черт его знает, как он поступит. Обыскиваем спортбазу, если девчонка жива – подгоняем машину и грузим ее.

– А Германа пусть ловят местные, – согласился Илюшин.

– Посмотрим, – хмуро сказал Сергей.

Он крутанул рулем, и машина неожиданно мягко вскарабкалась на обочину, словно ее подтолкнули сзади. Бабкин забросал ее ветками.

– Тронулись, помолясь!

Шли осторожно, но быстро. Бабкин двигался практически бесшумно, ухитряясь наступать туда, где не было шишек и веточек. Илюшин шел за ним след в след, но под его подошвами то и дело что-то похрустывало.

– Вон она, – бросил Сергей.

Ряды дощатых домов чем-то напоминали ульи. Они так же выстроились двумя рядами, на расстоянии друг от друга; вдалеке просматривались руины кирпичного здания. Все давно поросло травой, но следов варварства, вопреки ожиданиям Бабкина, не было видно: ни исписанных стен, ни выбитых окон. «Хотя вон столовку разобрали, – подумал он. – А может, это был тренерский корпус». Перекрещивались на траве длинные тени сосен, пахло смолой, и это заброшенное место не казалось ни мрачным, ни страшным: просто коробки, покинутые обитателями.

– Ты осматриваешь левую линию, я правую, чтобы времени не терять. – Бабкин огляделся, но вокруг было тихо. – Если находишь девочку, зовешь меня. В дом заглядывать через окно. К ней не подходить, даже если она истекает кровью. Сначала вхожу я. Уяснил?