Людмила Мартова - Мадам будет в красном

Он вынырнул из своих температурных мыслей, потому что услышал знакомое имя.

– Анна? – это спросил Лавров.

– Конечно, – ответил Крушельницкий. – Ты тоже догадался?

– Скажем так, начал подозревать. – На Зубова Лавров старательно не смотрел, и тот никак не мог взять в толк, почему, а потом вдруг догадался.

– Погодите, вы что, считаете, что все эти убийства совершила Анна? И это ее сейчас отправилась ловить Олимпиада?

– Да. – Этот проклятый психиатр смотрел с такой жалостью во взоре, что Зубову вдруг захотелось его убить. – Липа пыталась тебе объяснить, ты не услышал. Лагранж много лет назад поставил правильный знак, но не смог раскрыть скобки.

– Что это значит? – заорал Зубов.

– Потом объясню. Ребята, поехали, а.

И вот теперь они стояли перед металлической дверью, за которой начиналась пока неведомая Зубову новая жизнь. Ну, это, конечно, в том случае, если за ней была Анна.

– Что дальше? – спросил он сквозь стиснутые зубы. – Звонить будем, вскрывать, взрывать, что?

– Взламывать, – ответил Лавров. – Сейчас ребята начнут. Стас, вы примерно представляете, что собиралась сделать Олимпиада Сергеевна?

– Я думаю, нет, я уверен, что она позвонила Анне и рассказала, что ее преследует полиция за преступления, которые она не совершала, но она устала и боится и что с удовольствием покончила бы с жизнью, которая много лет причиняет ей одни страдания. Она должна была завести именно эту тему, ту самую, которая когда-то давно мучила мать девочек. Каждый человек имеет право уйти из жизни именно так, как он хочет. Липа должна была озвучить тот способ, который она считает идеальным для себя, чтобы заставить свою сводную сестру действовать.

– И что именно она сказала? – грубо спросил Зубов.

– Что она мечтает умереть в объятиях Бориса, – мягко сказал Крушельницкий.

– И вы так спокойно об этом говорите? Что женщина, которую вы любите, мечтает умереть в объятиях другого мужчины? – зло спросил Зубов. Ему было так больно, что хотелось причинять такую же боль другим, хотя бы этому, когда-то симпатичному ему мужику, в одночасье ставшему врагом.

– Сказать и хотеть – разные вещи. – Крушельницкий пожал плечами и посторонился, пропуская ребят в масках, готовых начать открывать дверь. – Это единственное объяснение, в которое убийца бы поверила. Много лет все вокруг знали, как страдает Липа от того, что Борис ее бросил. На самом деле вся эта история давно уже в прошлом. Как говорится, было и быльем поросло. Липа смогла забыть и простить, потому что ей помог Лагранж и, надеюсь, я. Она спровоцировала Анну пойти на новое преступление. И договорилась с Борисом, что он ей поможет.

– А если мы опоздали? – напряженно спросил Лавров, следя за тем, как бригада колдует над дверью. – Она обладает недюжинной силой в момент обострения. Неужели Олимпиада Сергеевна не понимала, что это опасно.

– Олимпиада Сергеевна – очень хороший врач, работающий с людьми в состоянии острого психоза. Думаю, что она справится, – ответил Стас, но тут дверь наконец открылась. Люди в черной форме всыпались внутрь коридора, Лавров шагнул следом, а Зубов чуть помедлил на пороге, напряженно вслушиваясь в раздающиеся из квартиры голоса, вздохнул глубоко, как перед прыжком в воду, и вошел, действительно, как прыгнул. Вата перед глазами рассеялась только тогда, когда он оказался в комнате, наполненной людьми.

Ребята из группы захвата, Серега Лавров, которому Зубов так доверял, и который, оказывается, давно подозревал Анну, Крушельницкий, бросившийся к Олимпиаде и теперь обнимающий ее так, словно защищая от всех врагов на свете, бледный Савельев, и у окна нахохлившийся маленький воробышек… Ева?

Зубов не верил своим глазам. Перед ним стояла Ева Бердникова, убитая еще в прошлом июле. Широкие джинсы, бесформенный свитер, белые волосы, собранные в высокий хвост, расширенные голубые глаза, наполненные медленно остывающей яростью, в руке шприц. Да, Ева.

– Анечка, вернись ко мне, – тихо проговорила Олимпиада, высвобождаясь из рук Крушельницкого. – Давай я тебе помогу. Ева, не мешай ей. Отпусти.

Зубову казалось, что он сходит с ума. Голова кружилась, он закрыл глаза, пережидая дурноту, а когда открыл, то увидел Анну, которая протянула Олимпиаде снятый с головы светлый парик, а потом наклонилась и достала что-то из глаз. Линзы.

Алексей вспомнил контейнер для линз, который видел в шкафчике в ванной. Ну почему, почему он тогда не обратил на них внимания. Анна же никогда не жаловалась на плохое зрение, и он знал, что линз и очков она не носит. Тогда откуда взялся контейнер? Зачем он был нужен, если не для того, чтобы менять цвет глаз. С черного на голубой. Господи, ведь Олимпиада как-то говорила ему о том, что близнецы были очень похожи внешне, отличаясь только цветом глаз, а непохожи стали с годами, да и то лишь потому, что очень к этому стремились. Он чуть не застонал от того, что правда все время была у него перед глазами.