Людмила Мартова - Мадам будет в красном

– Ну да, конечно. И в квартиру Евы вы не наведывались утром после убийства Ольги Бабурской. И чайник там не грели?

– Я понятия не имела, что то утро чем-то отличается от всех остальных, – огрызнулась Олимпиада. – В квартире Евы я действительно была, этого я отрицать не буду.

– Вот спасибо. – Зубов отвесил шутовской поклон, она так сильно его бесила, что у него даже глаза начинали слезиться. – А откуда вы взяли ключ?

– Когда Ева легла на обследование ко мне в отделение, она попросила меня передать ключ ее соседке, чтобы та поливала цветы. Я пообещала, но не успела. Через несколько дней Ева из больницы сбежала, поэтому ее поручение потеряло смысл. Ключ она не забрала, а сама инициировать встречу с ней я не хотела. Так ключ остался у меня, и в тот день я им просто воспользовалась.

– Зачем вы отправились на квартиру вашей сводной сестры?

– Поймите, эти убийства тревожили меня. Как будто кто-то расковырял мою старую, так и не зажившую рану, которая отчаянно болела и не давала мне покоя. Я спать не могла, все думала, в чем я виновата и можно ли было предотвратить случившееся. Мне нужно было разобраться, что происходит.

– И как, разобрались?

– Почти. Если бы Франц Яковлевич не попал в больницу, он бы мне помог. Я все думала, что именно он имел в виду, когда сказал, что ошибся. Помните, мы вместе оказались у него в гостях, и он так сказал, но все дело в том, что он не мог ошибиться. За всю свою врачебную практику он не ошибся ни разу. И когда я поняла, что он имел в виду, то поняла и все остальное. Он действительно не ошибся. Он, если можно использовать такое математическое сравнение, поставил правильный знак, только неправильно раскрыл скобки. Я прошла его путем, посмотрела на картину его глазами, и мне все стало ясно. Мне осталось доделать совсем чуть-чуть, чтобы картина стала очевидной и для вас. Понимаете?

– Если честно, нет.

С точки зрения капитана Зубова, сейчас подозреваемая несла полный бред, лишний раз доказывая собственную невменяемость. Интересно, она может быть буйной? И если да, то стоит ли опасаться, к примеру, нападения? То, что она сотворила с Михаилом Бабурским, требовало серьезных усилий. Говорят, что безумцы в период помутнения рассудка становятся физически в несколько раз сильнее. А эта Липа и так женщина не хрупкая.

Следователь вновь позвал Зубова, и тот отлепился от подоконника, шагнул из кухни, сделав предостерегающий жест.

– Я сейчас вернусь, Олимпиада Сергеевна, и мы договорим.

Обыск подошел к концу, и больше ничего предосудительного в квартире найдено не было. Понятые расписались в протоколе и были отпущены из квартиры разносить сплетни по соседям. В том, что все именно так и будет, Зубов даже не сомневался. Из гостиной раздался хриплый крик Марии Ивановны. Зубов и следователь переглянулись и бросились туда. Пожилая женщина, согнувшись, стояла у окна и тяжело дышала.

– Что? Вам плохо? «Скорую» надо вызвать? – спросил Зубов, сердце которого разрывалось от жалости. Перед ним стояла женщина, вырастившая Анну, и ее и так ожидали тяжелые времена.

– Нет-нет. – Мария Ивановна перевела дух и выпрямилась. – Не волнуйтесь, все в порядке. У меня просто голова закружилась, но сейчас уже все прошло.

– Вы нас так не пугайте, – сказал Зубов, подхватил ее под руку, довел до дивана, помог сесть. – Может быть, вам надо лекарство какое-то дать? Вы скажите. Или хотите, я дочь вашу позову, чтобы она вас в постель уложила.

Смутная мысль шевельнулась у него в голове, когда он произносил эти слова. Зубов замолчал, чтобы поймать эту мысль, додумать, не дав ей ускользнуть, а потом опрометью бросился вон из комнаты. Липа не могла не прибежать на крик матери. Но тем не менее не бросилась ей на помощь. Он ворвался в кухню, моля в душе, чтобы оказалось, что он ошибся. Но нет, кухня была пуста, а на вешалке в прихожей больше не висела шубка из пушистого енота. Олимпиада Бердникова незаметно исчезла из квартиры.

Теперь уже Зубова охватила такая сильная ярость, что он с размаху саданул кулаком по дверному косяку и перекосился от боли.

– Куда? К кому она могла пойти? – проорал он, наклонившись практически к самому лицу Марии Ивановны и больше ничуть не заботясь о ее самочувствии. – Вы специально отвлекли наше внимание, чтобы она могла сбежать?

– Она – моя дочь, – с достоинством сказала пожилая женщина. – А каждая мать всегда защитит свое дитя, сколько бы лет ему ни было. Я не знаю, к кому она могла пойти, но уверена, что Липа знает, что делает, и поступает совершенно правильно.