Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

Она сухо оборвала меня.

— Было бы интересно знать, господин комиссар, чем мои чувства к месье Вальеру могут помочь вашему расследованию?

— Пока еще не знаю, мадмуазель, но в таком запутанном деле все может оказаться полезным.

— В таком случае, знайте, что мои родители, и особенно мачеха, не очень тепло восприняли мое желание выйти замуж за Пьера. Мать Пьера, мадам Вальер, очень властная женщина, и воспитала своего сына так, что он не может принять ни одного решения без совета с ней. Это может казаться смешным…, да что там скрывать, это действительно смешно, но нужно воспринимать Пьера таким, какой он есть.

Вполголоса я сказал:

— Но вас ведь никто не заставляет его воспринимать?

Ее голос стал более резким.

— А вот это, господин комиссар, мое дело. Я воспринимаю Пьера таким, какой он есть, и именно за него я выйду замуж. Я надеюсь, что сумею вырвать его из-под материнского влияния, и уверена, что он станет настоящим мужчиной. Во всяком случае, я его люблю, а это основное.

— Без всякого сомнения.

Она проворчала:

— Очень вам благодарна за одобрение, господин комиссар.

Я решился еще кое-что уточнить:

— Был ли месье Понсе посвящен в ваши намерения выйти замуж за месье Вальера против воли родителей?

— Мы ничего не скрывали от месье Жана.

— Благодарю вас. Извините, но я должен сказать вам, мадмуазель, что мое начальство не совсем уверено в том, что гибель ваших родителей произошла не по их собственной вине?

— Я догадывалась об этом, но не понимаю, разве кража двадцати миллионов — это недостаточное доказательство?

— Еще нужно доказать, мадмуазель, что кража действительно имела место.

— Ну это уж слишком! Ведь миллионы же все-таки исчезли?

— Они действительно исчезли. Но, не исключена возможность, что господин Ардекур сам взял эти деньги, чтобы либо передать нотариусу, либо перевести на свой банковский счет. К сожалению, можно допустить и то, что господин Ардекур, извините, растратил их…

Она не сразу поняла смысл моих рассуждений.

— Растратил…?

— Иногда бывает, мадмуазель, что люди, становящиеся обладателями больших сумм, поддаются искушению…

— И вы подумали, что папа смог?…

— Мы обязаны считаться со всеми возможными вариантами.

Мишель вскочила:

— Итак, вам мало того, что вы ославили моего отца как убийцу. Теперь вы делаете из него еще и вора!

Эстуш своим появлением избавил меня от ответа.

— Можно вас на пару слов, господин комиссар?

Я подошел к двери.

— Я нашел это в одной папке, прямо на виду.

Он протянул мне листки бумаги, отпечатанные на машинке. С первого взгляда я понял, что речь в них шла о результатах игры на ипподромном тотализаторе. И результаты эти были явно отрицательными, о чем свидетельствовали цифры внизу. Пока я читал, Эстуш тихо сказал:

— Может это объясняет исчезновение двадцати миллионов мадам Триганс?

Меня же заботило только одно:

— А Понсе видел эти бумаги?

— Нет.

— Отлично. Простите, мадмуазель Ардекур, меня срочно вызывают.

Проходя мимо стола, за которым работал Понсе, я остановился:

— Скажите, старина, не играете ли вы иногда на скачках?

— На скачках? Ну нет, пусть этим занимаются дураки.

Выходя на улицу Руайе, я подумал о том, что бедняга Понсе, очевидно, впервые в своей трудовой жизни столь пренебрежительно отозвался о хозяине.

Оставив своих сотрудников в Сент-Этьене, я вернулся в Лион и по приезде сразу же вызвал инспектора, который специализировался по азартным играм. Я передал ему листы, найденные у Ардекура, и попросил как можно скорее изучить их и дать свое заключение. Инспектору досталась копия; оригинал же я отдал эксперту. Его заключение пришло первым: длинные колонки цифр и клички лошадей были отпечатаны на машинке «Руаяль-Бюро», которая находилась в превосходном состоянии и, увы, без единого отличительного следа. Кроме того коллега утверждал, что работа была выполнена человеком, отлично разбиравшемся в дактилографии. Инспектор по азартным играм заставил меня ждать ответа более часа. В его заключении было сказано, что в документах речь шла о незаконных и, в основном, неудачных пари, заключенных в первые шесть месяцев этого года. Общая сумма проигрыша достигала двадцати миллионов старых франков.

Инспектор также сообщил, что величина разыгрываемых сумм исключала мысль о букмейкере-стефанце. По его мнению игра, скорей всего, происходила в Лионе или Париже, куда по телефону передавались указания.