Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

Впервые в жизни раздавленный ударом судьбы еще больше, чем в тот, недоброй памяти день, когда сборная Венгрии по футболу победила британскую сборную в Лондоне, Генри Рэдсток был совершенно убит горем. Для него это был один из тех моментов жизни, когда рушится буквально все, когда больше не во что верить, кроме милости Господа Бога, благодаря которой вы имели счастье родиться на берегах Темзы. Жалобный голос Люси вернул Генри к действительности.

— Вы уже прочли, Генри?

— Прочел.

— Ужасно, правда?

— Не то слово, Люси… Ах, прошу вас, не плачьте! Нужно что-то делать, а не проливать бесполезно слезы!

Тетбери осторожно спросил:

— Случилось несчастье?

— Еще хуже, Дэвид! Нас постигло бесчестие!

— Ох!

Рэдсток протянул письмо старому другу, который в свою очередь воскликнул:

— Не может этого быть! Только не Сьюзэн! Только не девушка, имеющая таких родителей, как вы!

— Увы, Дэвид! Следует признать, что мы недостаточно знаем наших детей!

Пока гость помогал миссис Рэдсток окончательно подняться на ноги, мистер Рэдсток продолжал:

— … Ты всегда думаешь, что служишь им достойным примером… Что в жизни сумел им внушить достойные принципы… Тебе кажется, что уже сам факт того, что ее отец был государственным служащим на железных дорогах Ее Величества, должен был бы оградить ее от такого морального падения, но нет! В один прекрасный день вам приходит письмо, в котором она пишет, что готова отказаться от вас, от своей родины и выйти замуж за убийцу!

Трагический плач Люси окончательно вывел ее мужа из себя.

— Довольно! Ваши слезы здесь ни к чему, если только они не свидетельство вашего раскаяния!

— Раскаяния? В чем же мне раскаиваться, друг мой?

— Не заставляйте меня лишний раз напоминать вам, что по происхождению вы — ирландка, и что ваша бабушка когда-то вышла замуж за голландца!

Лишенная дара речи этим вероломным нападением, миссис Рэдсток умолкла и замкнулась в себе, переживая комплекс неполноценности по поводу своего прошлого, а Тетбери спросил друга:

— Что вы теперь собираетесь делать?

Превзойдя присущее ему величие, Генри ответил:

— Исполнить свой долг!

Дэвид не понял до конца, но почувствовал, что наступила редчайшая в его жизни минута, и то, что сказал дальше его друг, полностью подтвердило данное предположение:

— В тысяча девятьсот сороковом году я не склонился перед Гитлером, а в тысяча девятьсот семьдесят третьем году не собираюсь склониться перед каким-то убийцей из Италии! Я еду!

— Куда?

— В Италию!

Люси вскрикнула:

— Ни за что!

— Ни слова больше, мое решение окончательно! Вы хорошо меня знаете, Тетбери, я не отступаю перед опасностью! Моя девочка сейчас подвергается опасности, и я лечу спасать ее, хочет она этого или нет! Не может быть и речи о том, чтобы единственная дочь Генри Рэдстока, бывшего государственного служащего Ее Величества, досталась фашистам!

Тетбери попробовал было заметить:

— Мне казалось, что со времени смерти Муссолини в Италии больше не осталось фашистов?

Рэдсток пожал плечами.

— Все это — выдумки лейбористов, чтобы усыпить нашу бдительность! А вот вам и доказательство обратного, Дэвид!

Он с силой потряс в воздухе письмом, которое, по его мнению, опровергало измышления английских лейбористов и итальянских христианских демократов, короче говоря, всех тех, кто думал не так, как Генри Рэдсток, заверивший свою речь безапелляционным утверждением:

— Только фашист способен позариться на английскую девушку!

Дэвид не решился спросить почему.

Тетбери строго приказал жене никому не говорить об отъезде Рэдстока в Италию, но вскоре весть о предстоящем событии облетела весь Балбридж-роуд. Друзья Генри жили в предвестии новой победы их кумира и заранее безмерно гордились им. Мясник Шиптон говорил жене, что благодарит Господа, давшего ему возможность познакомиться с Рэдстоком. Бакалейщик Пикеринг мечтал о дальних странствиях, которые ему хотелось бы совершить. Портной Хелмсли черной завистью завидовал Рэдстоку, в превосходство которого он тайно отказывался верить. Ну, а почтальон Изингволд взял на себя миссию добровольного глашатая, и в каждом доме, куда он заходил, рассказывал всем о словах и поступках гордости всего Вилтона, Генри Рэдстока. Препаратор из аптеки Ботел, наоборот, проявлял скептицизм, приводивший в состояние шока тех, кому он об этом говорил: он не верил в возможность отъезда Рэдстока. Поэтому Реджинальд Сайр довольно долго спорил со своей женой Феб, стоит ли попросить вышеупомянутого Ботела пить пиво в другом пабе, а не в «Безвременнике и васильке».