Шарль Эксбрайя - Семейный позор. Мы еще увидимся, детка! Ночь Святого Распятия

— Но, Господи Боже мой! — воскликнула она. — Ведь вас же убили!

Это заявление было сделано с таким пылом, что я невольно расхохотался и тут же об этом пожалел — каждый звук мучительно отдавался в голове. Я поднес руку ко лбу и почувствовал, что на нем лежит мокрая тряпка. Я поглядел на девушку.

— Вы — Мария дель Дульсе Номбре, верно?

— Да, дочь вашего друга Пако, дон Хосе…

— Вы знаете, кто я?

— Когда вы с родителями уехали из Севильи, я была еще совсем маленькой, но прекрасно вас помню.

Теперь я тоже припомнил, что в лавчонке Пако вертелась девчушка, получавшая тумаки всякий раз, как тянулась к ведру с дегтем. Какое преображение! Я вдруг явственно увидел, как старый Пако трудится, латая изношенные подметки, рядом с ним егозит дочь, а донья Кончита… кормит грудью младенца.

— Кажется, у вас должен быть младший брат или сестра?

— Брат… Хуан… Ему только что исполнился двадцать один год, а мне уже двадцать семь…

— Замужем?

Вопрос прозвучал бестактно, и мне сразу стало стыдно. Но все же у меня камень с души свалился, когда я увидел, что Мария покачала головой. Однако супруга пьяницы-корзинщика не умела долго молчать и с обычной бесцеремонностью расстроила наш дуэт:

— Мария, дорогая, а может, ему лучше не очень-то разговаривать? С разбитой головой, сама понимаешь…

Девушка перекрестилась.

— Пречистая не допустит несчастья…

Я вполне разделял надежды девушки и дружески взял ее за руку.

— Расскажите хотя бы, что со мной случилось!

Радуясь возможности привлечь к себе общее внимание, толстуха немедленно затараторила:

— Ух, мне этот тип сразу же не понравился… Только вы пошли на лестницу — а он уже во дворе и, промчавшись мимо меня так, будто у него, простите за выражение, шило в заднице, шмыгнул следом! Если б я знала! Но, ясное дело, как же я могла догадаться? Так вот… Поворачиваюсь я, чтобы идти домой, как вдруг слышу крик и грохот… Я оборачиваюсь и что, как вы думаете, вижу? Опять этот прохиндей, он бежит обратно!.. Ну, я помогла Марии подобрать вас на лестнице и устроить в комнате ее брата. Ох и тяжелый же вы, сеньор! По-моему, мерзавец хотел вас убить, но в темноте не смог точно нанести удар…

Я догадывался, что еще помешало убийце. Наверняка тут дело не только в освещении. Но мне хотелось проверить догадку.

— А как выглядел этот тип, сеньора?

— Маленький, тощий, уже немолодой… и еще у него совершенно дикие глаза!

Да, именно так я и думал. Когда мы расстались, мой наркоман был в таком состоянии, что никак не мог ударить наверняка — отсюда и мое везение. Итак, он действительно следил за мной на Сьерпес, а то и от самой гостиницы. А я очертя голову сам бросился в ловушку. Однако больше всего меня расстраивала не столько собственная глупость, сколько теперь уже несомненный факт, что банда Лажолета вышла-таки на мой след, и мне нелегко (если вообще возможно!) будет избежать судьбы Мануэля Эскуариса.

К действительности меня вернула Мария, сказав, что нечто подобное происходит в Ла Пальма впервые. Вполне естественно, девушку очень интересовало, что я думаю о причинах нападения. Я с напускным безразличием предположил, что бандит, вероятно, принял меня за богатого американца и только мужество обеих дам помешало ему стянуть кошелек.

Маленький энергичный доктор объявил, что удар нанесен тупым предметом и повредил лишь кожу на затылке. А потому пара скобок и две таблетки аспирина вполне уладят дело и избавят меня от головной боли. Я послушно разрешил наложить скобки и проглотил аспирин. Врач удалился, радуясь, что ему попался такой кроткий и, главное, щедрый пациент, ибо я втройне заплатил ему за визит. Богатые не живут в квартале Пальма.

Полицейский, приятного вида толстяк, внимательно выслушав показания жены корзинщика, спросил, собираюсь ли я подать жалобу. Ко всеобщему изумлению, я решительно отказался, объяснив, что накануне Святой недели, по-моему, нельзя не прощать прегрешения ближних, а кроме того, мне не хотелось бы, едва успев вернуться на родину, создавать полиции осложнения и преследовать соотечественника. Полицейский добросовестно записал каждое слово и попросил подписать показания, а женщины восхищались моим милосердием и громко изъявляли радость, что в глубине души я остался настоящим андалусцем. Чтобы доставить им еще большее удовольствие, я рассказал о своей мнимой парижской жизни, но честно признался, что еще никогда не чувствовал себя таким счастливым, как теперь, когда мне снова довелось вдохнуть воздух родной Ла Пальма. И мы распрощались, очень довольные друг другом. Полицейский ушел вместе с супругой корзинщика, а я остался наедине с Марией дель Дульсе Номбре.