Антон Леонтьев - Билет в Зазеркалье

Так неужели эта самая Инна — и есть новоявленная серая мышка-гувернантка, способная отправить в нирвану прелестную маркизу, стать супругой некогда ветреного, вдруг сделавшегося постным святошей короля, и держать его до самой его кончины в ежовых рукавицах?

Впрочем, когда Инна, другая Инна, забеременела (об этом опять же оперативно донесли «доброжелатели»), Инна, настоящая Инна, не придала этому значения, хотя испытала…

Досаду? Нет, скорее ревность.

А потом, когда на свет появилась девочка, — злорадство, смешанное с досадой на саму себя по причине этого самого идиотского злорадства.

Еще бы, ведь она была отлично в курсе, как страстно желал Геннадий сына и как переживал по поводу того, что его сын был…

Был уродом , как он выразился однажды. Тогда Инна и закатила ему оплеуху — в первый, но не последний раз.

Быть может, их любовь умерла именно в тот момент? Кто знает, но какая теперь разница?

Любовь умерла, и воскресить ее из мертвых нельзя ни припаркой колдовских трав, ни чародейским заклинанием, ни волшебной палочкой.

Да, Геннадию был нужен сын и наследник. Как будто две взрослые дочери (теперь, собственно, три , хотя младшая еще ребенок) были не в счет.

А, может, в самом деле были не в счет?

Однако Геннадий твердил о том (эти разговоры на редких светских раутах и в особенности официальных приемах, которые Инна, по причине своего статуса, должна была посещать, поднимались наверняка не единожды. И однажды Инна случайно услышала), что Инна, его Инна, готова пойти на искусственное оплодотворение, чтобы родить точно мальчика.

А не «очередной унылый бабец».

Инна, огромным усилием воли выждав, пока приятель отойдет в сторону, подошла к супругу и, плеснув ему в лицо шампанским, произнесла:

— Если ты имеешь что-то против очередного унылого бабца, то переключайся на бойца. Господи, Геныч, кем ты стал!

А затем, лежа на кожаном сиденье бесконечно длинного лимузина, мчавшего ее за город, к их дворцу , вдруг подумала о том, что закономерен вопрос: а кем стала она сама?

Кем?

Сей нелицеприятный разговор она подслушала на новогоднем приеме, а сам Новый год встретила отдельно от мужа (впрочем, когда они в последний раз встречали Новый год вместе ?) на теплых островах, куда решила полететь из холодной, завьюженной, снежной Москвы.

Нет, не полететь, а бежать.

Она и бежала — вместе с Женечкой, который так любил море. Хорошо, что супруг хоть не чинил препятствий для поездок несовершеннолетнего сына за границу.

Попробовал бы он чинить! Впрочем, этот урод , как выражался муж, никогда его не занимал.

Поэтому, когда после долгой череды январских праздников Инна наконец появилась в столице (приняв решение, что покинет опостылевший подмосковный дворец, который никогда не любила и который своими ненужными размерами и кричащей роскошью больше напоминал ей резиденцию карикатурного главного злодея из пародии на фильм о Джеймсе Бонде), то была крайне удивлена, когда супруг, которого она навестила в его гигантском офисе, занимавшем практически целый этаж в макушке стеклянной стрелы в Москва-Сити, встретил ее как ни в чем не бывало, точнее, даже весьма радушно, и первым делом завел речь о ее пятидесятилетии в конце июня.

— Думаю, нет смысла это обсуждать, так как я не намерена больше жить с тобой вместе и перебираюсь в столичную квартиру, — прервала тогда излияния супруга Инна.

А Геннадий заявил, словно все время ждал именно этой информации:

— Ну господи, Нинка, конечно же! Тебе оттуда до твоего журнала рукой подать, не надо в вечных пробках стоять. Или, может, купить новую, получше и покруче?

Нинка… Как давно он не называл ее так… Этим нежным именем, которым наградил ее когда-то, во время их первого знакомства, не расслышав ее имя. Это стало их персональной шуткой, позднее — семейной фенечкой.

— А как же твоя Инна? — осведомилась саркастически законная супруга. — Ей разве не нужна квартира получше и покруче? Или она берет борзыми щенками?

Геннадий поморщился, вздохнул, подошел к панорамному окну и, заложив за спину руки, ответил:

— Нинка, знаю, что сволочь, но мы же любим друг друга…

Любим? Как ни была она зла на мужа в тот момент, от его слов сердце немедленно растаяло и злость последних недель, съедавшая изнутри, испарилась без следа.

Супруг повернулся и, улыбнувшись — так же, как улыбался всегда, и от чего она раньше сходила с ума, добавил: