Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Теперь мы с кузеном снова встретились, и между нами установились прежние отношения. Дело не в том, что мы, подобно нашим отцам, были неразлучны, – у нас не было возможности быть всегда вместе. Сближало нас, как это ни парадоксально, некое взаимное пренебрежение. Ни один из нас не желал, чтобы другой предъявлял на него хоть малейшие притязания, оба это ощущали и считались с желаниями друг друга. Эта взаимная отчужденность помогала нам в детстве терпеливо сносить все воркования над нашими головами и бесконечные «как хорошо, если бы…», и потрепанная семейная шутка о нашей помолвке начинала казаться вполне сносной и даже забавной. Не знаю, кто потехи ради просватал нас с колыбели, но только не родители – я сама слышала, как отец утверждал, что наши семейные черты и поодиночке достаточно малоприятны, но в сочетании друг с другом они приведут к появлению на свет психопата с криминальными наклонностями, на что отец Чарльза ответствовал, что от брака, являющегося практически кровосмешением, ничего другого ожидать нельзя, но поскольку моя мать отчасти ирландка, а мать Чарльза наполовину австрийка, наполовину русская с французскими полутонами (как называл это ее муж), то порода у нас достаточно сильная, чтобы выдержать даже это. Среди многочисленных предков нашего семейства имелись также польские евреи, датчане и немцы, но мы, вполне резонно, считали себя англичанами.

Но тетушки все равно продолжали ворковать над двумя очаровательными (полагаю) детьми, а мы с Чарльзом слушали их, сопротивлялись, ненавидели и защищали друг друга. И всегда держались вместе. Никому из нас не приходило в голову, что мы давно стали предметом сексуальных устремлений друг друга, иначе лет в шестнадцать или семнадцать это кончилось бы инцестом. Поэтому, считая друг друга не более чем братом и сестрой, мы с равным интересом и презрением следили за первыми романтическими похождениями друг друга.

Похождения эти были коротки и неизбежны. То и дело какая-либо девушка начинала претендовать на руку и сердце Чарльза, но вскоре бесследно исчезала неведомо куда. Или мой собственный ухажер начинал терять в моих глазах былой блеск, Чарльз отпускал в его адрес непростительную остроту, я взрывалась от ярости, и жизнь снова входила в привычную колею.

Любящие родители терпеливо сносили все наши художества, не натягивали поводок слишком туго, давали деньги, прислушивались к тому, что было важно, и забывали все, что казалось несущественным. Может быть, они поступали так потому, что стремились освободиться от нас не менее страстно, чем мы, как нам казалось, стремились освободиться от них. В конечном итоге мы время от времени возвращались в родительские объятия, как пчелы в родной улей, и были счастливы. Возможно, они лучше нас с Чарльзом ощущали, что наша жизнь в целом устроена весьма стабильно и что его беспокойный нрав и моя нерешительность не более чем прощупывание почвы по ту сторону родного порога. Может быть, они даже сумели разглядеть, чем все это когда-нибудь кончится.

Но сейчас мы были в начале пути. Юноша-араб принес поднос, на котором стоял медный кофейник, украшенный замысловатой гравировкой, и две маленькие синие чашки. Он поставил поднос на стол передо мной, сказал что-то Чарльзу и вышел. Мой кузен проворно поднялся по ступенькам на диван и сел рядом со мной.

– Он говорит, Бен придет не скоро, не раньше вечера. Разливай кофе.

– Его матери тоже нет дома?

– Его мать давно умерла. Домом управляет сестра отца, но она, как здесь говорится, живет в уединении. Нет, не любопытствуй и не надейся, не в гареме. Просто она привыкла к долгому послеобеденному отдыху и не выходит раньше ужина. Хочешь закурить?

– Не сейчас. Откровенно говоря, я курю мало, так только, иногда, чтобы произвести впечатление. Глупая привычка. Боже милостивый, что это? Гашиш?

– Нет, абсолютно безвредно. Египетские. На вид действительно кошмарны, правда? А теперь рассказывай, чем занимаешься.

Он взял из моих рук чашку крепкого черного кофе и выжидательно откинулся на спинку застеленного шелком дивана.

Нам действительно было о чем поговорить. Четыре года мы – не любители писать письма – питались лишь слухами друг о друге. Прошло, наверно, не меньше часа. Солнце начало клониться к закату, почти половина двора погрузилась в тень. Мой кузен потянулся, затушил окурок очередной египетской сигареты и заявил:

– Слушай, для чего тебе держаться насмерть за свою группу? Ты еще не надумала оторваться от них? Останься до воскресенья, а потом я подвезу тебя – долина Барада очаровательная, сама увидишь, и дорога хорошая.