Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

Разглядывать сокровища прямо здесь, в Доме искусств, было опасно — в любой момент к Гумилеву могли заглянуть товарищи-поэты. Или студийцы, не дождавшиеся учителя на занятиях. И Генрих заторопился на улицу. Идти домой не решился, подумав, что лучше пока переждать, припрятав драгоценности в тайник.

Пешком направился в сторону Фонтанки, дошел до Чернышева моста, по мосту устремился к беседкам, выбрав ту, что смотрела на площадь, и остановился перед гранитной колонной. Повернувшись спиной к реке, опустился на корточки и принялся колдовать над выпирающей нижней гранитной панелью. Радуясь, что не впустую потратил время на изучение особенностей постройки во время реконструкции, хитрым движением отжал задвижку и повернул панель вокруг своей оси — в колонне моста Генрих смастерил и установил поворотный механизм, тем самым организовав в образовавшейся нише вполне приличный тайник. В открывшуюся нишу сунул увесистый сверток, на ощупь различая сквозь холстину сокрытые в нем приятные руке округлости ювелирных украшений, после чего вернул гранитную панель на место.

Домой добрался на трамвае. Поднявшись на свой этаж, вошел в квартиру и направился было на кухню, когда позвонили. Не чувствуя подвоха, Штольц вернулся к двери и открыл замок. И уже в следующий момент в коридор шагнул суровый товарищ из ЧК, держа перед собой мандат, удостоверяющий полномочия.

— Гражданин Штольц? — скучным голосом осведомился внезапный посетитель.

— Это я, — растерялся Генрих, не зная, что и думать. ЧК не занималось бытовыми убийствами, и смерть Яворской была, скорее всего, ни при чем.

— Проедемте с нами.

Ничего не понимающего Штольца отвезли в тюрьму на Шпалерную, двадцать пять. Едва задержанный успел присесть в коридоре на жесткий казенный стул, его тут же вызвали к следователю. Следователь был усталый, бледный и такой же бритый, как и сам Штольц. Под блеклыми глазами его залегли черные тени, на осунувшемся лице выделялся тонкий горбатый нос. Глядя мимо задержанного, он фальцетом заговорил:

— Вы сами понимаете, гражданин Штольц, что время сейчас такое. Товарищ Ленин как сказал? Товарищ Ленин сказал, что Чрезвычайная комиссия потому и чрезвычайная, что создана для борьбы в чрезвычайное время, время гражданской войны. И на ограничение прав Чрезвычайной комиссии товарищ Ленин не пойдет. А еще товарищ Ленин распорядился расстреливать любого, не спрашивая и не допуская волокиты. Это я к чему вам говорю? Это я к тому говорю, что этой ночью гражданка Бекетова-Вилькина была задержана при попытке перехода Финской границы. На допросе Зинаида Евсеевна показала, что это вы, гражданин Штольц, ее проинструктировали.

— Но позвольте, — начал было Штольц, но следователь не дал ему договорить, нарочно повысив голос.

— Вчера вечером, — визгливо продолжал чекист, — Зинаиде Евсеевне принесли уведомление о гибели мужа, Семена Аркадьевича Вилькина, и предписание немедленно освободить занимаемую квартиру. Замечу — власти позаботились о вдове комбрига, не оставили женщину на улице. Бекетовой-Вилькиной выделили койку в Городском общежитии пролетариата, хотя гражданка Бекетова-Вилькина и не имеет места работы. Однако Зинаида Евсеевна проявила себя как чуждый буржуазный элемент — ночью ее взяли при переходе границы. Шофер ваш задержан еще днем и чистосердечно признался, что вы водили с Зинаидой Евсеевной тесную дружбу.

Сердце Генриха тоскливо сжалось, и в голове мелькнула мысль — а ведь он так и не успел посмотреть на абиссинские сокровища!

— Поверьте, товарищ, исключительно по службе за Бекетовой-Вилькиной наблюдал! — торопливо заговорил Штольц. — Работа у меня такая — выявлять дезертиров трудового фронта. Бекетова-Вилькина нигде не работала, да и не собиралась работать. Но она была женой командира Красной Армии, и я не мог ей прямо выдвинуть обвинения в уклонении от общественно полезного труда. Вот я за ней и присматривал. А про инструктаж она клевещет! Не говорил я ей ничего про переход финской границы. Вы сами подумайте — я этнический немец, всей душой преданный революционной России. Я родился в этой стране, здесь же надеюсь умереть. Здесь похоронены отец мой и дед. Я мог сбежать из России тысячу раз, и все-таки я остался. Я воевал с белогвардейскими недобитками, проливал кровь за новую власть и даже удостоился высокого доверия служить в Петрогубмилиции, на должности начальника отдела по борьбе с трудовым дезертирством. Стал бы я портить себе жизнь и инструктировать чужую мне женщину, которую я даже не люблю, по поводу бегства из России?