Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

— Куда же вы пойдете? Ночь ведь!

— Пойду в Обуховскую больницу, куда Татьяну отвезли. Подожду до открытия, как только разрешат, заберу Танечку. Буду хлопотать, чтобы позволили похоронить на кладбище рядом с родителями, хотя она и самоубийца. Спасибо, Зина, вам за все. И вам, Генрих Карлович, спасибо.

Инга неожиданно низко поклонилась в пояс, почти коснувшись рукой ковра, и торопливо вышла из квартиры, с легким щелчком прикрыв за собой дверь.

Нервным движением тонких пальцев Зиночка достала папиросу, и Штольц услужливо поднес ей огонь. Прикуривая, женщина задумчиво проговорила:

— Надо же, у Таты письма Гумилева. Как странно! Они же виделись каждый день. О чем Николай Степанович мог ей писать?

— Поминать-то будем? — нетерпеливо напомнил Генрих.

— Ах, вам бы только выпить! — раздраженно откликнулась Зиночка.

Не выпуская писем из рук, она порывисто вскочила и устремилась к шкафу, забитому тушенкой, банками с вареньем, пакетами с крупами и мешочками с сахаром. В углу стояли две бутылки красного вина, и хозяйка свободной рукой ухватила одну и поставила на стол. Достала бокалы, штопор и, глядя, как Штольц откупоривает и разливает вино, с надрывом проговорила, выпуская из ноздрей дым папиросы и потрясая исписанными бумагами:

— Штольц! Вы что, не понимаете? У Тани Яворской — письма Гумилева! Спит он со мной, а пишет ей. О чем, хотела бы я знать?

— Возьмите и прочтите. Кто вам может запретить? — угадывая настроение собеседницы, подсказал Генрих.

— Вы думаете? — оживилась Зина, нетерпеливо срывая тесемку и с любопытством перебирая исписанные листы.

— Ну, не чокаясь, за помин души новопреставленной рабы Божьей Татьяны, — поднявшись во весь рост, на православный манер торжественно провозгласил Штольц и, смакуя отличное вино, осушил свой бокал. Сел, соорудил бутерброд и с аппетитом принялся жевать.

Зиночка затушила в чайной чашке папиросу, с торопливой небрежностью выпила вино и раскрыла верхний лист писчей бумаги, испещренный мелкими гумилевскими буковками. Впилась в письмо глазами и, прочитав, в бешенстве отшвырнула листок, точно гадюку. Раскрыла второе письмо, прочитала, швырнула в сторону и так перечитала всю пачку. Покончив с чтением, прямо из бутылки допила вино и мрачно проговорила:

— Какие неожиданные вещи узнаешь о человеке, с которым каждый день предаешься любовным утехам! Штольц, вы не поверите. Оказывается, всю жизнь Гумилева мучила мечта о встрече с Беатриче — идеалом чистоты и женственности. Наш Николай Степанович ищет свою Беатриче непрестанно, и любит он саму любовь, то есть всех женщин вообще, и ни одной в частности. Он, видите ли, глубоко признателен всем нам, тем, которые не Беатриче, за женскую ласку, даже если ласка не особенно искренна. Каково, а? Это он, конечно, обо мне! Это я неискренна! А угадайте, кто же у нас Беатриче?

— Татьяна Яновна? — предположил Генрих, отправляя в рот тонкий ломтик колбасы.

— Она самая, — мстительно прищурилась Зинаида. — Вот так-то. Я, значит, с французским вином и билетами в Мариинку для него недостаточно искренна, а она, голытьба, — Беатриче. Это ее, нашу Танечку Яворскую, Гумилев искал всю свою жизнь. Но самое обидное даже не это. Еще давно, в Абиссинии, он посвятил мне стихи. Читали, наверное, его «Приглашение в путешествие»? Ну, это: «Уедем, бросим край докучный»? Так вот, он написал там про меня: «А вы, вы будете с цветами, и я вам подарю газель с такими нежными глазами, что кажется, поет свирель; иль птицу райскую, что краше и огненных зарниц, и роз, порхать над светло-русой вашей чудесной шапочкой волос», — сердито процитировала Зиночка. И с раздражением продолжала: — А теперь он пишет, что посвятил эти стихи Яворской! Только волосы, мерзавец, изменил! Ей, значит, написал так: «Порхать над царственною вашей тиарой золотых волос»! Я никогда ему не прощу! У меня такое чувство, будто меня обокрали. Я не хочу, чтобы он жил. Для меня Гумилев был героем. Как жалко, что его не убили там, на фронте! Он бы не подарил мои стихи Яворской! С каким бы удовольствием я положила цветы на его могилу, да, видно, не доведется. Он всех нас переживет.

— Отчего же? — удивился Штольц.

— Его хранит дух.

— Что за нелепица, Зинаида Евсеевна? Какой дух?

Зиночка выглядела взбешенной.

— Ну как же, я же вам рассказывала! — сердито выпалила она. — Почти десять лет назад мы сидели на террасе русского представительства в Аддис-Абебе, и из зарослей на нас выскочил черный леопард. Николай Степанович убил леопарда. И теперь дух леопарда его бережет. Он мне сам сказал.