Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

Инга схватилась за голову, ссутулилась и так сидела, не в силах вымолвить ни слова. Затем вдруг выпрямилась и снова заговорила сквозь слезы:

— Я очень хорошо помню Реймо Сааринена. Добрейший человек. Он так любил детишек! Мы все к нему тянулись, и он с нами так весело играл. И вот он должен был пойти на каторгу вместо моего мужа. Но я была беременна, и мысль о том, что я ношу ребенка убийцы, разрывала мне сердце. А потом нас посетила новая беда — из-за чрезмерного волнения с папой случился удар. Папа упал у камина, и одна нога его попала в огонь. Мама пыталась спасти отца, но не смогла — он был слишком тяжел и совершенно обездвижен. Начался пожар. Но несмотря на то что мебель уже пылала, мама все тянула и тянула папу к выходу, потому что не могла его бросить. Их обоих вызволили из огня пожарные. Папа был уже мертв, мама еще жива. Мама страшно обгорела, но жила еще две недели, от нее я и узнала о случившемся. А потом она умерла в страшных мучениях.

Инга всхлипнула, вытирая обильно текущие слезы.

— После ее смерти мы уехали в Швейцарию, потом в Австрию и, наконец, в Германию. И в пригороде Дрездена случилось почти то же самое — нашли задушенным местного мальчика в девичьем платье. Моему сыну на тот момент было пять лет, и погибший мальчуган был его другом. Я вызвала мужа на разговор и поставила категорическое условие — прекратить. Иначе я, несмотря на грозящий нам позор, расскажу все полиции. Женя испугался и затих. Но я все равно боялась надолго оставаться на одном месте — вдруг он что-то натворил и это вот-вот выплывет? Я понимала, что и в Австрии, и в Швейцарии он оставил после себя страшные следы, просто до поры до времени никто не обнаружил детских трупов. В целях безопасности я отправила сына учиться в Лондон, а Татьяну хотела отдать в пансионат, ибо любое напоминание о местечке Рялляля могло послужить толчком к новым преступлениям. Но Евгений вдруг воспротивился — нет, и все. Девочка должна расти в семье, а не в приюте. И я дала слабину. А потом появились вы, Зиночка, напоминание о страшном прошлом, и я окончательно обезумела от страха. Я выставила вас вон, и мне за это очень неловко. Но вы забрали с собою Танечку, за что вам огромное спасибо. И все равно шила в мешке не утаишь! Таня все-таки узнала! Как к ней попало уголовное дело, ума не приложу!

Инга замолчала и некоторое время сидела, разглаживая рукой складки покрывала.

— Я бы хотела забрать Танины вещи, — тихо проговорила она.

— Да-да, пожалуйста, — встрепенулась хозяйка. — В столе ее бумаги, одежда в шкафу.

Инга, не двигаясь, продолжала сидеть, невидящими глазами уставившись в стену, и Штольц из деликатности вышел из комнаты, прихватив с собой ничего не понимающую Зиночку.

— Пойдемте-пойдемте, Зинаида Евсеевна, не будем мешать.

Они отправились на кухню пить чай с белой булкой и докторской колбасой.

— Надо Ингу позвать, — подливая кипяток в заварочный чайник тонкого фарфора, в котором томился, завариваясь, настоящий китайский чай, великодушно проговорила Зиночка.

— Удобно ли? — засомневался Генрих, тщательно пережевывая бутерброд. — Мы непременно ее позовем, но только после того, как Инга Яновна управится с вещами сестры. И помянуть покойницу было бы не грех.

Бекетова-Вилькина усмехнулась, наблюдая, как гость не сводит заинтересованных глаз с серванта.

— Не засматривайтесь, не для вас приготовлено! — осадила она не в меру ретивого Штольца. — По случаю удалось достать пару бутылок французского вина. Думаю распить с Гумилевым.

— С Гумилевым в другой раз выпьете, — неприязненно скривился Штольц.

Инга вышла из комнаты Тани минут через двадцать. В одной руке она несла чемодан сестры, в другой держала перетянутые резинкой мелко исписанные листы бумаги, сложенные так, как обычно складывают письма. Остановившись в дверях кухни, женщина проговорила:

— Я забрала тетради с Танюшиными стихами, черновики, наброски, ее записные книжки. Еще там были письма от ее знакомого, Гумилева. Я читать не стала, ибо письма предназначаются не мне, и, Зина, очень вас прошу, верните их автору. Ведь вы знакомы?

— Да-да, конечно, знакомы, — засуетилась Бекетова-Вилькина, вскакивая со стула и забирая у Инги перевязанную тесемкой пачку. — Не волнуйтесь, Инга, я обязательно передам эти письма Николаю Степановичу. Может, помянете с нами Таточку?

— Благодарю за приглашение, но, честное слово, Зина, не могу. Кусок в горло не лезет. Спасибо. Я пойду.