Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

— Это когда же он вам такое рассказал?

— На вечере поэзии у балтфлотцев, когда я за него испугалась. И было отчего. Гумилев, читая свои африканские стихи, с вызовом проскандировал: «Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего государя». По залу прокатился ропот, несколько матросов вскочило, а Гумилев продолжал читать спокойно и громко, а закончив читать, обвел зал своими косыми глазами, ожидая аплодисментов. Гумилев ждал и смотрел на матросов, матросы смотрели на него. И вдруг зал взорвался аплодисментами. Вы же понимаете, Штольц, что любого другого бы расстреляли за подобные стихи, а Гумилеву хоть бы что. Это потому что дома у него лежит шкура черного леопарда. Я ему говорю: «Николай Степанович, как же я за вас испугалась!» А он мне: «Не бойтесь за меня, Зинаида Евсеевна. Я в огне не горю и в воде не тону. Меня леопард охраняет».

— Да нет. Вы, Зинаида Евсеевна, должно быть, не поняли, — добродушно рассмеялся Штольц. — Леопард охраняет Гумилева лишь до тех пор, пока рядом с ним находится эта шкура. Как только Николай Степанович останется без шкуры, ему тут же придет конец.

— Вы это серьезно? — повела бровями захмелевшая Зиночка.

— Вполне.

— Даже не знаю, как избавиться от проклятой шкуры.

— Нет ничего проще. Вы же остаетесь ночевать у Гумилева? Дождитесь, пока он заснет, и заберите. Я могу вас встретить около Дома искусств и помочь.

— Я к Гумилеву не хожу — противно, — надула губки Зиночка. — Один раз была — спасибо, больше не желаю. Этот их Дом искусств — приют для голодающих, ночлежка для бездомных. Страшно смотреть. Так называемые «творческие люди» производят тяжелое впечатление — долго толкаются в очереди в столовой, а потом набиваются за столы и жадно поедают какую-то баланду. Сами грязные, опустившиеся, с потухшими глазами. И среди этих людей живет Николай Степанович. Нет, я к нему не пойду. И не просите.

Штольц закурил и мрачно выдохнул вместе с дымом:

— Если так, тогда конечно. — Помолчал и, точно что-то вспомнив, быстро проговорил: — Есть еще способ. Прямо сейчас НКВД проводит следствие по делу Петроградской боевой организации Таганцева — он ученый, раньше был белый офицер, а нынче помогает тем, кто хочет бежать от большевиков за границу.

— И дорого берет? — оживилась Зиночка.

— Почему вы интересуетесь? — растерялся начальник отдела по борьбе с трудовым дезертирством. И тут же мысленно отругал себя за резкость и терпеливо принялся рассказывать: — Такса постоянно растет, особенно цена подскочила после нынешнего марта, когда был подавлен антисоветский мятеж кронштадтских моряков. Многие из восставших ушли в соседнюю Финляндию. Той же кратчайшей дорогой, предчувствуя усиление террора, бегут и некоторые из «бывших».

— И что же, этого Таганцева поймают?

— Его уже взяли. Сейчас Таганцев в ЧК и рассказывает о своих связях. Будет очень кстати, если в органы поступит информация, что Гумилев состоял в таганцевской организации. Скажем, отвечал за изготовление листовок. Выглядеть будет вполне убедительно, ибо Гумилев — в прошлом офицер царской армии, дважды за отвагу удостоен ордена Святого Георгия, и, следовательно, рыло у него в пуху. Достаточно сделать так, чтобы к Гумилеву пришли с обыском и обнаружили пару компрометирующих бумаг, обличающих принадлежность поэта к организации Таганцева. Тогда Николаю Степановичу точно не выкрутиться. Я беру на себя устранение леопардовой шкуры, а все остальное компетентные органы сделают сами.

Бекетова-Вилькина в недоумении наморщила лоб.

— Что это — компрометирующие бумаги?

— Ну-у, — протянул Штольц, — какая-нибудь, знаете, неприметная записочка с указанием количества экземпляров и текста антисоветской листовки. Предположим, заваляется она где-нибудь в книжице. Вам же Гумилев дает читать книжки, не так ли?

— Конечно. «Илиаду». И Ницше. Только я пока еще не читала.

— Вот и отлично. Верните ему одну из книг вместе с такой вот ничего не значащей записочкой, спрятанной в переплете. А уж я постараюсь сделать так, чтобы к Гумилеву наведались с обыском. Как вы сказали? Читал стихи об императоре? Интересно. Это прямо-таки замечательно, что Николай Степанович убежденный монархист. Полагаю, что арест его — дело решенное.

Обыск у Гумилева принес свои плоды — в «Илиаде» обнаружилась бумага, подтверждающая причастность поэта к Таганцевскому заговору. После обыска, проведенного сотрудниками НКВД, в банный номер Дома искусств снова нагрянули представители власти — на этот раз начальник отдела по борьбе с трудовым дезертирством. Подъехав к дому на машине и велев шоферу возвращаться в отдел, Штольц поднялся к Гумилеву, среди разбросанных в беспорядке вещей обнаружил старые, со следами ржавчины ножницы и вспорол голову покрывающего кресло зверя. С бешено колотящимся сердцем запустил руку в получившееся отверстие и среди кокосового волокна нашарил холщовую ткань. Потянул за нее и извлек из шкуры леопарда увесистый сверток, который тут же сунул за пазуху.