Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

— Немыслимый бред! — фыркнул старик. — Вы, Андрей Андреевич, мстите мне за зарубленную диссертацию, это понятно. Однако вы поставили не на ту лошадь. Наследники Люка окажутся в проигрыше. Доказательств-то никаких! Есть только мое слово — слово российского ученого с мировым именем — против нелепых дневников какого-то эмигранта! Смешно представить, что его записям кто-то поверит!

Краем глаза я увидела, что влюбленная парочка перестала обниматься и юноша устремился в нашу сторону. Не обращая внимания на спорящих, он подошел к беседке, взобрался на скамейку и принялся откручивать какой-то не замеченный мною ранее прибор, чернеющий на верхней части колонны.

— Что такое? — возмутился старик, поверх очков наблюдая за демонтажем. — Это что? Видеокамера?

— Да, Викентий Павлович, сотрудники архива только что засняли, как вы открываете тайник. Так что помимо дневников Матвея Завьялова — Мэтью Люка — теперь имеются еще и видеоматериалы, подтверждающие вашу необычайную осведомленность. И, кроме того, в медицинской карте лейтенанта Бурсянина — вы не можете не знать, что надзиратели проходили ежегодный осмотр, — имеется упоминание полукруглого шрама под лопаткой. Этот шрам остался после нападения на Палача одного из заключенных, удар нанесен заточкой и имеет форму буквы «с» — так пишет в своих дневниках Мэтью Люк. Если дойдет до суда — а теперь непременно дойдет, вам, уважаемый Викентий Павлович, придется предъявить для освидетельствования спину.

Старик замахнулся на оппонента сухоньким кулачком и закричал:

— Убирайтесь прочь, канадский прихвостень! Сколько вам заплатили за то, чтобы обливать грязью российских ученых? Тридцать сребреников?

Снявший камеру юноша спрыгнул со скамейки, приблизился к своей спутнице, и парочка удалилась по мосту в сторону бульвара Ломоносова. За ними следом двинулись прибывшие из Бежецка ученые. Не обращая внимания на открытый тайник, академик тяжело опустился на скамью и, держась за сердце, простонал:

— Какая чудовищная провокация! Иуды! Предатели! Сколько добра им сделал! И так отплатили!

Над Фонтанкой забрезжил рассвет. Потянулись в сторону станции метро ранние пешеходы. Старик посидел немного, поднялся и, припадая разом на обе ноги, заковылял к проезжей части. Я несла за ним чемодан и больше всего боялась, что Викентия Павловича прямо здесь, на мосту, свалит с ног сердечный приступ.

— Вас отвезти домой или заедем куда-нибудь поужинать? — мягко спросила я, чувствуя острые приступы голода.

— Какой там ужин! — сердито буркнул старик. — Домой, Софья Михайловна! И поскорее!

Яндекс-такси подъехало в считаные минуты, доставив нас к дому Граба. Поднявшись на нужный этаж, я помогла Викентию Павловичу снять ботинки и взялась было помогать снимать пиджак и рубашку, но он вдруг вскинулся и заголосил:

— Я понимаю! Вижу вас насквозь! Признайтесь, вам любопытно, есть ли у меня под лопаткой шрам? Представьте себе — да! Есть! Я в детстве на пень напоролся, когда на санках катался, с тех пор и ношу этот шрам! Довольны? Устраивает такой ответ?

— Викентий Павлович! — растерялась я. И от растерянности соврала: — Я ни секунды не сомневалась в том, что вы не Палач!

Старик перестал сопеть и милостиво позволил снять с себя уличную одежду, переодевшись в домашнее. Завязывая пояс халата, он окончательно успокоился и уже без истерики проговорил:

— Ладно, Софья Михайловна, идите домой, отдыхайте. Завтра приходите часам к двенадцати, будем думать, как оборону против канадцев держать. Привлечем Сергея и не оставим ни одного шанса втоптать в грязь честное имя российского академика.

С того дня для Татьяны Яворской началась новая жизнь. Как-то само собою получилось, что в доме Зинаиды девушка заняла место «освобожденной» Агафьи. Стараясь не шуметь и не будить подругу, по утрам она наводила порядок в роскошной квартире комбрига Вилькина, затем отправлялась за керосином и, отстояв огромную очередь и наполнив бидон, шла получать командирский паек. Возвращалась как раз к тому моменту, когда Зиночка открывала глаза. Таня варила кофе, и девушки завтракали. Потом Зиночка садилась к окну сочинять стихи к новому занятию, а Таня бежала в Дом искусств, на правах внештатного секретаря помогать Гумилеву.

— В последнее время у меня такое чувство, что если вас, Яворская, не будет рядом, все пройдет кувырком, — однажды признался поэт.