Мария Спасская - Девять жизней Николая Гумилева

И Гумилев погладил гладкий черный мех. Во время их бесед мэтр любил сидеть в кресле и перебирать мягкую шерсть на иссиня-черной шкуре леопарда, распластанной на сиденье кресла. Плотно набитая голова зверя свисала с обратной стороны спинки, скаля зубы, тараща желтые стеклянные глаза и приводя девушку в трепет. Как-то Татьяна спросила, откуда он взялся, черный леопард? Ведь это такая редкость…

— Я убил его метким выстрелом в глаз, — не без гордости ответил Николай Степанович.

— Я помню, Зиночка рассказывала, — кивнула Таня. — Она сказала, что у леопарда было девять жизней, и, убив зверя, вы забрали его жизни себе.

— Возможно, так оно и есть. Ведь, если подумать, я проживаю самые разные жизни — путешественника, воина, отца, любовника, мужа, учителя, ну и, конечно же, поэта! Я верю, что черный леопард принес мне удачу. Видите, как все прекрасно складывается! Я создал акмеизм [22] Акмеизм ( греч .) — высшая степень, цветение. Поэтическое течение, созданное Гумилевым и провозглашавшее точность образа и слова. . Занимаюсь переводами любимого Теофиля Готье. Выпустил новую книгу стихов и обучаю талантливую молодежь. Правильно краснеете. Я имею в виду вас, Татьяна Яновна. Ну, и самое главное — меня вместо Блока избрали председателем петроградского Союза поэтов. А это что-нибудь да значит.

Таня успела заметить, что для Гумилева соперничество с Александром Блоком являлось темой болезненной и важной. Слава Блока невероятно сильно задевала честолюбие Гумилева, но в то же время Николай Степанович преклонялся перед поэтическим гением Блока. Хотя и считал, что с приходом новой власти Блок как поэт закончился.

— Он ведь старше меня на пять лет, — сидя напротив Тани за чаем, рассуждал Гумилев в своем банном кабинете. — Значит, у меня в запасе есть целых пять лет. Одному богу известно, как я к тому времени стану писать и во что превратится Блок! Блок — последователь Соловьева. Символист. Помните, как у Соловьева? «Милый друг, иль ты не видишь, что все видимое нами только отблеск, только тени от незримого очами…» Я же — младший брат Гете. Как создатель акмеизма, противостою символизму и провозглашаю материальность, предметность тематики и образов, точность слова.

После Блока Николай Степанович обыкновенно переходил к рассуждениям об Ахматовой.

— Самый яркий пример акмеизма — стихи Анны Андреевны, посвященные Блоку. «Я пришла к поэту в гости. Ровно полдень. Воскресенье». Точнее не скажешь. Ахматова — гениальный поэт. Хотя мы с Аней абсолютно не подходим друг другу. Абсолютно. А так восхитительно все началось, и я был так счастлив! Я, как Толстой, думал, что такое счастье не может кончиться со смертью, что оно должно длиться вечно…

Глядя на Таню, Гумилев с недоумением разводил руками:

— А счастье не продлилось и года. Представьте себе, Яворская, сразу же выяснилось, что у нас диаметрально противоположные вкусы и характеры. Мне казалось, что раз мы женаты, ничто на свете не может разъединить нас. Я мечтал о веселой, общей домашней жизни, я хотел, чтобы Аня была не только моей женой, но и моим другом и веселым товарищем. А для нее наш брак был лишь этапом, эпизодом в наших отношениях, в сущности, ничего не меняющим в них. Ей по-прежнему хотелось вести со мной «любовную игру» — мучить и терзать меня, устраивать сцены ревности с бурными объяснениями и бурными примирениями. Делать все, что я ненавижу. А я не соглашался играть в эту позорную, ненавистную мне игру. В общем, мы оба были разочарованы.

Гумилев высоко поднимал брови и, прищурившись, неподдельно удивлялся:

— А казалось бы, кому, как не ей, быть счастливой? У нее было все, о чем другие только мечтают. Но Аня проводила целые дни, лежа на диване, томясь и вздыхая. Она всегда умудрялась тосковать и чувствовать себя несчастной. И все-таки я продолжал любить ее не меньше, чем прежде. И если бы она не потребовала, не развелся бы с ней. Никогда! Мне и в голову не приходило. Я много и часто ей изменял, но мне было невдомек, что это может как-то отразиться на нашей семейной жизни. Я, как Уайльд, побеждаю все, кроме соблазна. Она же требовала от меня полной и безоговорочной преданности.

— Только не говорите, что вы женились на вашей второй жене от обиды на Ахматову, — вырвалось у Татьяны.

Вторая жена Гумилева, Анечка Энгельгард, пользовалась у студийцев особой нелюбовью. Гумилев официально называл ее Анной Николаевной, несмотря на то что дочь профессора Энгельгарда внешностью и образом мыслей невероятно походила на подростка и все недоумевали, как эта стриженая девочка-ломака в белой матроске, в сандалиях и коротких чулках может быть женой и матерью. Не то чтобы Гумилев скрывал жену от знакомых, просто, если куда-то шел, старался не брать с собой, чтобы не чувствовать за нее неловкость. Некоторое время Аня обижалась, потом устроилась в детский театр играть пажей и, похоже, была счастлива этой своей ролью.