Вячеслав Мусиенко - Три цвета белой собаки

— Интересно, — вежливо сказала дочь, даже не стараясь придать голосу любопытство.

Я не удивился и не огорчился. Узнаю себя в ее возрасте: когда была возможность расспросить живых свидетелей истории рода, почти ни о чем не спрашивал, ничем не интересовался. А когда зажглось в сердце желание найти свои корни, когда стал исследовать факты, некого уже и спросить.

— Я в том селе много думал, и о вас с Вячеславом думал, давайте повидаемся завтра?

— Отлично, папа, только после обеда, ок? Приезжай, я уже буду к этому времени.

— Хорошо. Я утром в банк загляну — и к вам.

Внутри стало тепло-тепло. Ну, не обошлось без виски, хохотнул внутренний циник, однако я с радостью предвкушал завтрашний визит за город. Словно кот мягкими лапками топтался по мне — такое было послевкусие от разговора с дочкой. И я быстрей, чтобы не расплескать приятное ощущение, отправился спать. Снотворное решил не пить — кажется, я уже избавляюсь от этой зависимости. С этой мыслью, еще больше поднявшей настроение, и уснул.

Разбудил меня кот, выпустивший из подушечек когти и больно царапающий мне живот своим массажем. Какого хрена?! Не открывая глаз, резко махнул рукой по животу, сгоняя обнаглевшее животное, однако никого не нащупал и с ужасом спохватился: какой, к черту, кот, нет у меня никакого кота! Открыл глаза, уже зная, что увижу: лицо, занавешенное темными волосами, крупные налитые груди и массивные чресла. Руки с длинными неухоженными, но чистыми ногтями царапали мое тело. Я видел вздувшиеся вены на руках и желтые полукружья отросших ногтей.

— Пшла! — заорал и удивился: до сих пор мне не удавалось издать ни звука, когда являлась лярва. Несмотря на инфернальность ситуации, я испытывал веселую злость. И снова закричал:

— А ну пошла отсюда!

Лярва лишь крепче стиснула меня своими сильными, как у скаковой лошади, ногами — аж затрещали ребра. И продолжала царапаться.

— Ах ты ж сука! Тварь! — Я молотил руками по ее телесам, но руки, как и всегда, проваливались в воздух. Однако сегодня в ее визите было что-то не так, как обычно. Во-первых, я перестал быть немым. Во-вторых, лярва вела себя суетливей и исступленней — если бы эти нечисти могли нервничать, я бы сказал, что она нервничала. Исцарапанный живот болел так, что я испугался, как бы она не распорола его и не распотрошила меня.

Что там говорил дед Лука? Что лярву можно прогнать мыслями? Какими? И как это сделать? Я попытался сосредоточиться, но эта скотина, казалось, добралась до моих внутренностей и копалась в моих кишках.

— А-а-а-а! Чтоб тебя! Паскуда вонючая! — От бессилия я укусил свою ладонь и, чтоб отвлечься, стал вспоминать огороды возле хаты Луки: мальвы, колодец, тропинку. Три тропинки. Был же момент, когда мне показалось, что там три дорожки — и снова перед моими глазами как наяву возникли те извивающиеся в августовском жарком воздухе тропинки. Запахло полынью, которую я растер в руке и понюхал, чтоб не потерять сознание. Волчьей шерстью снова потянуло — ноздри явственно щекотал запах зверя, я вспомнил волка и Мусия, которых встретил на кладбище в селе.

Внезапно я почувствовал, что свободен. Марево перед глазами исчезло. Лярвы не было. Я положил обе руки на живот, со страхом ожидая, что сейчас наткнусь на горячую разорванную плоть, но нащупал только свой пупок и складку жира. Посмотрел — ни царапинки.

Итак, сегодня я смог заглянуть ей в лицо. Не увидел из-за волос, но — смог. И кричать у меня получилось. И мучила она меня совсем недолго. Это что же — мне удалось ее прогнать? Неужели я потихоньку начинаю давать ей отпор?

Встал, достал снотворное, запил его глотком виски и провалился в тяжелый душный сон — без сновидений и с непонятной болью в животе.

В девять утра явился в банк. Состояние хуже некуда: разбитость и злость. Выдал инкассаторам по 200 долларов за вчерашнее. Набрал Оксану. В ухе послышалась незнакомая речь: оператор сотовой связи что-то мне старательно объяснял. Язык не узнал. Арабский, турецкий? Неужели в Турцию подалась? Видимо, решила до 1 сентября отдохнуть. И мне показать, насколько независима. Умный ход, оценил я Оксану. Умный, потому что цепляет. Сначала не брать трубку, довести меня до раздражения, чуть ли не до исступления, а затем оказаться за границей. Думай теперь, где она, как там ребенок, и вообще, почему дуется. Хотя на последний вопрос ответ мне был хорошо известен.

Утомленный, огорченный и злой, после обеда я отправился к дочке с внуком в надежде найти умиротворение.