Артур Строгов - Правозащитник

Немного погодя хозяева предложили гостям легкую закуску. Перед Виталием выросло несколько странных блюд в глиняных горшочках, в которых был замешен йогурт, огурец и чеснок.

— Это называется таратор — традиционный салат, — пояснила Агнешка.

Виталий, привыкший к походной жизни еще в армии, не слишком избалованный прелестями изысканной кухни и никогда не терявший аппетита в любой ситуации, с жадностью набросился на еду. Белосельский старался выспросить у семьи их истинное положение и узнать, чего они хотят.

— Они желают уехать… — Агнешка перевела. — Но они не могут…

— Почему?

— Нужны документы, а потом, опасно… в округе рыщут люди М***.

— Кто этот М***? — наивно спросил Виталий.

— Местный каратель.

— Хорошо, значит, они собираются переправиться через границу? И куда же они думают двинуться?

— Минуя Балканы — в Европу… во Францию или Германию.

— У Вас там родственники? — продолжал допытываться Белосельский.

Хозяйка дома опустила глаза.

— Отвечай же, Адриана, можешь говорить открыто. Этот человек может помочь! Адриана! — воскликнула Агнешка по-сербски.

Вдруг Адриана схватила Белосельского за руки и стала что-то говорить с таким даром убеждения, что молодой человек почти догадался, о чем речь.

— Хорошо, что Вы хотите от меня? Помощи в чем?

— Адриана, успокойся.

Муж Адрианы пытался успокоить жену.

— Она говорит, что помощь ей нужна только ради ее племянников — ради Милоша и Ивы. Они еще совсем маленькие, она хочет избавить их от тягот войны… она хочет перевезти их через границу в Европу.

— Если я это сделаю, на какие средства Вы будете жить там? Спросите у нее, Агнешка? У нее есть родственники в Европе? Они смогут ей помочь хотя бы первое время?

Женщина, казалось, инстинктивно поняла вопрос, но продолжила что-то горячо доказывать Агнешке.

— Она не ради себя, а из-за детей… она хочет избавить их от этого ужаса…

Тем не менее хозяйка дома продолжала убеждать Агнешку.

Белосельский лишь покачал головой и отвернулся.

— Где же дети? — спросил Виталий, покончив с холодной молочной закуской.

В этот момент бесшумно отворилась дверь и показалась девочка лет семи-восьми; хрупкая, миниатюрная, с темно-каштановыми длинными локонами она напоминала куклу, у которой живыми были только глаза. Казалось, что именно они поддерживали связь девочки с внешним миром; глаза говорили, глаза печалились, туманились, глаза отвечали отказом; но в лице — каменная неподвижность, точно глубокое горе наложило ужасные чары. В Алексее шевельнулась острая жалость.

— Иди сюда, Ива, — произнесла Агнешка.

Девочка приблизилась так скорбно и так торжественно печально, что невыносимо было смотреть на это безысходное горе. На ней было простое хлопковое платье, шея повязана шелковым платком.

Хозяйка дома Адриана усадила девочку рядом с собой, провела рукой по ее волосам и сказала что-то на ухо по-сербски. Но Ива молчала точно зачарованная.

— Какой красивый ребенок, — заметил Виталий, — но молчаливый.

— Она всегда такая, — сказала Агнешка, — с тех пор как… но брат ее понимает и мы тоже. Милош даже немного говорит по-русски.

В это время Белосельский увидел мальчика лет десяти. Он выглядел не таким подавленным, как сестра, но казалось, что его черты лица носят оттенок печальной задумчивости, слишком серьезной, слишком трогательной для ребенка его возраста. Он примостился на диване возле сестры и взял ее за руку. Теперь дети сидели вместе и походили на два поблекших цветка, пересаженных из благодатной почвы в чужую, враждебную.

— Я позвала Вас из-за них, — продолжала Агнешка, — я знаю, что Вы возглавляете благотворительный фонд, Вы можете что-нибудь сделать для этих детей? Перевезти через границу?

— Это опасно. Вы сами знаете, что может произойти по дороге. К тому же мы сами здесь полуофициально, — отвечал Белосельский, — войска НАТО скоро прибудут. Приказ задерживается, но может быть принят в любую минуту. Люди М*** неподалеку. Могут пострадать дети. Я не могу взять на себя эту ответственность.

— Но кое-что Вы можете, я это знаю, я это чувствую… сделайте что-нибудь, прошу Вас.

Белосельский внимательно смотрел на детей, и в его душе росла еще большая ненависть к тем, кто развязал кровопролитие.

— Вы поможете нам?

В этот момент Ива встрепенулась, точно поняла значение вопроса, и взглянула на Алексея таким чистым и невинным взором, в котором была не просьба, не упрек, а лишь горькое смирение, что молодой человек не выдержал и отвернулся. У него навернулись слезы на глазах, и он произнес твердым тоном: