Полина Дашкова - Горлов тупик [litres]

– Не надо. Он когда дома работает, телефон обычно выключает, чтоб не дергали.

В шестнадцать ноль-пять Федор Иванович обедал с Денисом в отдельном кабинете генеральской столовой.

– Ты Валентину отмашку дал? – спросил Бибиков.

– Рано еще.

– Два часа осталось. Ему ж написать надо.

– Он быстро пишет, – Уралец сунул в рот кусок отбивной, прожевал, – зачем горячку пороть?

В дверь постучали. На пороге стоял секретарь Игорек:

– Виноват! Разрешите доложить!

– Докладывай, раз пришел, – вздохнул Федор Иванович и отложил вилку.

– Че-то, Федь, невоспитанные они у тебя, пожрать спокойно не дают, – добродушно проворчал Денис.

– Товарищ генерал, по вашему приказанию лейтенант Агафонов выехал к товарищу Любому домой за документами. К дому подъехал в пятнадцать десять. Поднялся на шестой этаж. Товарищ генерал, там ЧП. Соседи на пятом тревогу подняли, потекло на них, из квартиры товарища Любого. Звонили, стучали, пришлось дверь ломать, милицию вызвали…

– Погоди, не тараторь, – перебил Федор Иванович, – что с Любым?

– В ванной его нашли. Похоже, электротравма.

– Что за бред? – Уралец нахмурился, помотал головой. – Мы с ним вчера вечером по телефону говорили.

– Судмедэксперт сказал, он сегодня, часов в десять утра скончался.

Уралец нервно захрустел сплетенными пальцами:

– Нет, ну ерунда полная! Влад очень осторожный человек, какая электротравма?

– Соседи сказали, у него ремонт недавно закончился, может, там рабочие с электричеством напортачили? Бывает…

– Чушь, херня! – прорычал Уралец, добавил порцию яростных матерных ругательств и вдруг замолчал, застыл.

Бибиков махнул рукой секретарю:

– Уйди!

Когда дверь закрылась, он придвинулся ближе, внимательно, тревожно заглянул Уральцу в глаза:

– Федь, я знаю, вы с ним много лет дружили…

Уралец болезненно сморщился, прикусил губу. Он не ожидал, что потекут слезы, настоящие, без притворства. Достал из кармана платок, высморкался:

– Слушай, Денис, ты извини, я к себе поднимусь, мне одному побыть надо.

Бибиков проводил Уральца до кабинета, спросил:

– Федь, ну, ты как?

– Ничего, Денис, оклемаюсь. Ты вот только Валентину сам отмашку дай.

– Об этом не беспокойся.

Федор Иванович закрылся в комнате отдыха, снял пиджак, лег на диван. Слезы высохли. Лежал, смотрел в потолок, мысленно обращался к Любому, уже без брани, спокойно, печально: «Эх, Влад, Влад, я думал, ты умный, а ты… Ну, ладно, допустим, настал бы твой Час Икс. И что дальше? Линия-то уж десять раз поменялась. Или ты с Хозяином все расстаться не мог, угодить хотел покойнику? Прям так сладко тебе при Хозяине жилось? Нравилось висеть над пропастью? Нет! Ты вообразил, будто висят другие, а ты держишь, дергаешь за ниточки, всех, и меня в том числе… Я думал, ты умный…»

В гостях у тети Наташи на Первомайской каждый раз возникало ощущение, будто с помощью машины времени ты вернулся на тридцать лет назад. Мама перевезла из коммуналки в новую квартиру только часть старого барахла. Тетя Наташа перевезла все – мебель, коврики, занавески, книги, посуду, причем умудрилась все сохранить в первозданном, в каком-то прямо девственном состоянии. Мама домашним хозяйством заниматься не любила, для себя почти не готовила. Чай, бутерброды. Только если приходили Глеб и Юра, варила суп, жарила котлеты.

Тетя Наташа стряпала много, красиво, вдохновенно, без видимых усилий и усталости, как говорил Вася, «на высоком художественном уровне». После войны, когда вообще ничего не было, она из картофельных очисток и гороховой муки умудрялась сотворить такие драники, что Юра до сих пор забыть их не мог. Ее маленькие руки месили тесто, шинковали капусту, терли морковку, перебирали ягоды для начинок и варений легко, грациозно, словно исполняли какой-то древний танец.

Едва Юра и Глеб успели надеть тапочки, пятилетняя Ната поманила Юру пальчиком:

– Дядь Юр, хочешь, одну вещь скажу?

Он присел на корточки, Ната прошептала ему на ухо:

– А у Кирки девушка завелась! – захихикала и убежала.

Кирилл, старший сын Васи, сразу увел Глеба в маленькую комнату. Они были ровесники, знали друг друга с младенчества и если начинали болтать, то зависали часа на два-три, тащить к столу приходилось насильно, за шиворот.

Тетя Наташа выглядела не хуже мамы, такая же прямая, стройная, ухоженная, только в отличие от мамы седину закрашивала, в свой родной золотисто-рыжий цвет, и волосы не состригла, стягивала в пучок на затылке, как тридцать лет назад. Ее облик тоже создавал иллюзию «машины времени».