Андрей Фёдоров - Желтый караван

Пятнадцать лет назад они пришли из вельда к этому месту. Та деревня за горизонтом, чуть левее точки, где солнце скоро коснется вельда.

Морис перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Так же лежали и те пять или шесть скелетов — мордой к небу. Только Джон смотрел, умирая, в пустыню. Он всегда не хотел быть в стаде. Где тот коса из этой деревни, что тоже не хотел быть в стаде? Почему? Небо становилось розовым.

Тот коса и тогда спорил со всеми. Он говорил, что если бы у него были окошки», крюки и тальк, он влез бы на Палец. Где он сейчас и на какой Палец он влез? Тогда был спор и повторялось какое-то важное слово.

Морис смотрел в небо. Слова уходили, душа улетала с Пальца. Потом он перевернулся, оперся на ладони, оставившие на камне куски кожи и кровь, и встал.

Солнце шло к вельду. Тень от скалы протянулась к хребту.

Откуда они тогда подошли?

Морис подполз к обрыву.

Уступ. То забытое слово. Уступ — гладкий камень, отполированный песком рожок в гладкой стене.

До него было от края метров десять.

Морис осмотрел край площадки. Один из выступов на краю, величиной с футбольный мяч, имел что-то вроде желоба у основания.

Морис вдруг понял, что сделает это.

Он ни во что не верил, но сказал:

— Господи! Я хочу вернуться на землю!

Время летело. Он подобрал обломок камня и стал углублять желоб у подножия выступа. Оба камня крошились одинаково. Почти не видно было результатов. Он уронил «отвертку» в пропасть, и она бесшумно исчезла там. Он метался, ползал и сбил еще несколько бугорков у основания выступа.

Солнце висело в двух ладонях от горизонта.

Морис лег на краю и по одной стал спускать вниз звенья своей костяной цепи. Он спустил четырнадцать звеньев, а затем стал спускать другие десять с другой стороны выступа. К ним была привязана веревка из тряпок и ремня. Середину своего «каната» он уложил в желоб. Концы «каната» свисали и немного не доходили до уступа.

Морис вытер ободранные ладони о бока, сел на край площадки, взялся за кости, как за веревки качелей, вскрикнул и скользнул вниз.

Он не чувствовал боли в ладонях, в них побежали гладкие кости, их утолщения, потрескивающие петли связок. Глядя перед собой в вельд, Морис соскользнул до уступа, сел на него верхом, до отказа вытянувшись, чтобы не выпустить из левой руки конец последней кости, а из правой — кончик «веревки». Он сидел на роге верхом, и у него между ног торчал гладкий остаток уступа — сантиметров двадцать камня.

Морис сдвинулся вправо, прилипая лопатками к скале, и дернул левой рукой кость. Цепь поддалась на одно звено, а Морис снова вернулся в прежнее положение. Он отдохнул несколько секунд и снова качнулся и дернул. Второе звено сползло с края площадки. Он стал укладывать звенья себе под живот, одно на другое, прижимая их локтями. Сверху, с недосягаемого уже края, свешивались еще три звена и «веревка», когда в желобе, там, на площадке, что-то зацепилось.

Он дергал и дергал, качаясь на уступе, слабел, но очередное звено не сползало и веревочный хвост не шевелился. Солнце коснулось вельда, и оттуда к подножию скалы примчалась серая тень.

Морис дергал и дергал.

Потом он закричал, вытянулся всем телом, перехватил цепь повыше и рванул всей своей тяжестью.

Цепь сорвалась. Крича, Морис кидал себе на грудь пролетавшие мимо звенья, и через секунду его и всю груду костей дернул вниз пролетевший мимо остаток цепи…

Он открыл глаза. Солнце наполовину ушло в вельд. Тень ползла по скале.

Прижимая звенья к груди, он стал кость за костью поднимать к себе на уступ свисающую часть «каната», чтобы добраться до «веревки». Последнюю кость он прижал подбородком, нащупал и подтянул свою «веревку» и зубами и левой рукой стал делать удавку-петлю с тройным морским.

Тень коснулась ног. Выступ был так мал, что он смог только придавить к нему удавку.

Он качнулся, и костяная лестница с клекотом посыпалась по стене. В ту долю секунды, пока она разворачивалась вдоль скалы, Морис успел надеть удавку на рог и вцепиться в нее.

Холодная тень обняла его. Он видел только самый край солнца.

Вершина скалы над его головой пылала.

Морис взялся за веревку, соскользнул с уступа и съехал по веревке до первой кости. Удавка затрещала. Рвались волокна, лопались нити петель. Гладкая, сырая кость пробежала в ладонях, протиснулась связка. Коленями и локтями он скреб по скале и сжимал канат, не допуская толчков — толчок оборвал бы гнилую цепь.

Он считал кости: