Боб Альман - Опасное знание

Тут я услышал чей-то громкий и веселый смех. На лестнице, ведущей к университету, стояли два господина, которые, видимо, оказались свидетелями моего конфуза. Один из них был высокий, крупный мужчина с некрасивым костлявым лицом и седыми космами волос, торчащими из-под каракулевой шапки. Другой был поменьше ростом и напоминал процветающего оптовика двадцатых годов. У него было румяное лицо, острый взгляд и простой английский воротник. Он всегда носил только простые английские воротники. Смеялся тот, что повыше. Это был профессор Юхан-Якуб Рамселиус, мой высокочтимый учитель, который вел второй раздел гражданского права. Другого звали Отто Левисон; он тоже был профессором, вел третий раздел гражданского права и был самым свирепым экзаменатором на факультете.

Я поздоровался с ними довольно сдержанно. У меня не было никакого желания вступать в светскую беседу. Левисон ответил на мое приветствие не менее холодно. Я не придал этому значения. Просто это была его обычная манера здороваться. Зато Юхан-Якуб был в самом лучшем расположении духа, и ему явно хотелось поговорить. К счастью, он не стал хлопать меня по плечу. А я тем временем добежал до дверей и уже взялся за дверную ручку.

— Что, сгораешь от любопытства? — ехидно спросил Рамселиус и снова расхохотался.

Я попытался разубедить его.

— Тебя там ждет сюрприз, — сказал он и отпустил меня с богом.

И быстро поднялся по маленькой лестнице в вестибюль. У самых дверей навстречу мне попался высокий сутуловатый студент. Его подбородок покрывала рыжая растительность, и одно плечо было выше другого. У него был такой вид, будто он решает мировые проблемы. Потом я миновал еще несколько дверей. Почти у самой лестницы, ведущей вниз, в кафе «Альма», стояла вешалка. Я разделся, повернул направо и подошел к дверям канцелярии. Университетские часы пробили сначала четыре четверти, а потом — двенадцать. С двенадцатым ударом я вошел в канцелярию.

Не задерживаясь, я сразу повернул направо. Там были расположены две комнаты, окна которых выходили ни юг; это был фасад здания. Во второй комнате сидел секретарь юридического факультета Хильдинг Улин. Это был коренастый, атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти. У него были мощные челюсти и крупный массивный лоб. Свои темные, слегка волнистые полосы он зачесывал назад. Его виски — не то чтобы седые — кое-где белели серебристыми брызгами. Вид у Хильдинга был страшно загнанный. Впрочем, это было в порядке вещей. Такие, как Улин, не слишком спешат приниматься за порученное дело. Ведь сначала всегда кажется, что времени вагон. А потом все дела наваливаются сразу. Не знаю почему, но всегда так получается. Во всяком случае, он устало посмотрел на меня и улыбнулся, словно извиняясь.

— Полагаю, что вы и есть доцент Бруберг? — спросил он.

— Полагаю, что ты знаешь, зачем я сюда пришел? — ответил я.

— К сожалению, копии решения, принятого членами ученого совета, еще не готовы. И оригинал пока находится у машинисток. Но если ты спустишься в «Альму» и подождешь немного, я принесу все копии туда.

Это было совершенно в духе Хильдинга. Он никогда ничего не успевал сделать вовремя. Я поджал губы и отправился в кафе «Альма», расположенное в подвальном помещении университета. Больше мне ничего не оставалось.

В буфете я взял чаю и бутерброд и посмотрел, где бы присесть. За одним из ближайших столов сидел студент Урбан Турин; он пил кофе и читал газету. Это был совсем еще молодой человек, и я знал его только в лицо. Ответив на его поклон, я направился к большому столу, за которым уже сидела чета Хофстедтеров. Они заметили меня, и отступать было поздно. Оба они мне нравились, но сегодня я предпочел бы посидеть один.

Герман Хофстедтер был доцентом; он читал гражданское право и тоже претендовал на профессорскую должность. Он не отличался ни высоким ростом, ни могучим сложением. Но он был жилистый и крепкий, так как в юности ему пришлось много заниматься физическим трудом. У него была темная шевелюра, и волосы все время падали на довольно низкий лоб. При первом же взгляде на него бросались в глаза крепко сжатые челюсти. Губы были тонкие, с немного оттянутыми вниз уголками, как у кота. Особенно выразительным был левый уголок, и он заслуживал самого пристального внимания со стороны собеседника. Именно этот уголок весьма красноречиво говорил, о чем думает в данный момент Герман, правда, лишь до тех пор, пока у него темперамент не брал верх над рассудком. Улыбка очень красила его, но улыбался он редко. Зато он весьма агрессивно поглядывал на окружающий его мир из-под густых насупленных бровей. Герман Хофстедтер действовал по принципу, что наступление — лучший вид обороны.