Ефим Друц - Волки

Юра вздохнул и продолжил:

— Судьба у Володьки, сына деда Ивана, была трагической, все цыгане про то знают. Сел он в свое время, году в 1938-м кажется, за конокрадство. Сел на «червонец». На Колыме отбывал. В большом «авторитете» был Володька среди блатных. По зоне в кожаном пальто расхаживал. Вор был «в законе». Уважали его. Надоела ему неволя, и ушел он в побег. Удачно ушел. Всю округу держал в страхе, побаивались его. Сам суд правил — и не только над цыганами, но и над остальными блатными. Известный чёр. Но все же добралась до него власть — то ли выдал кто, то ли еще что-то, но поймали. Году в сороковом, кажется. Расстрел ему вышел. Вот так и окончил свои дни…

Да, ромалэ, Вербицкие — известный род. Всякий народ среди них был. И барышники знаменитые, и артисты. Вербицкие были с ленинградскими Бауровыми в родстве. Колька Бауров — Питерский — был женат на Наде Кисилевой, сестре знаменитой Ляли Черной. Это были цыгане-«бобры». Кликуха такая. А Ольга Баурова была знаменитой танцовщицей. Ну и другие дела, ромалэ… Вот как-то ювелирный магазин взяли. Про то дело много шумели…

— Это все старина, — сказал кто-то из цыган, — а по ювелирке Батя был знаменит. Дело с брюликами слышал, какое он провернул?

— Да, было такое, — ответил Юра, — но и те, старинные рома, тоже были не лыком шиты. По золоту цыгане всегда были спецами. Раньше-то в моде золотые десятки были, николаевские. Дэш и тка — по-цыгански. Девять грамм золота девяносто шестой пробы. Чем выше проба, тем лучше блестит. Проверяли как? Кислотой плеснут: если почернеет, значит — фальшивка. Настоящее золото от кислоты еще лучше блестит. Большие спецы то золото на зуб определяли и не ошибались никогда. Так вот, с теми десятками большие дела делали. Партиями брали в одном им известном месте и навар делали. Богачами были цыгане! Как выйдут те цыгане, засмотришься! Сапоги, косоворотки, узкие кожаные пояса с металлическими бляхами. Красавцы! А цыганки ожерелья носили — мириклэ, из янтаря. Или — золотые, кто побогаче. Да, ромалэ, ушли те времена!

— И с чего это ты в воспоминания пустился?

— А с того, ромалэ, что путаница тут у вас большая. Вы ведь Митю этого сами приняли, доверились ему. Слышал, жизнь ему в таборе спасли? А он исчез куда-то.

— Нет на нем греха, — сказал Тари, — не продавал он нас. Мечется, не знает куда деваться, душа изболелась. Жалко мне его.

— Ты, братец ты мой, своих жалей. Бамбая жалей и других, кого больше нет с нами.

— Митя здесь ни при чем, — возразил Тари и повторил: — Нет на нем никакой вины перед нами. Объявится он. Знаю… А в таборе-то полный каравай вышел. Как ушел табор с тех мест, где последнее время стоял, так и погибли деревенские рома. Одна Ружа чудом уцелела. С ребенком своим, с Рубинтой. Вот тебе и спокойные деревенские.

— Натравили их. Власть натравила.

— Мертвым-то все равно, кто натравил. Власть — не власть. Мертвых не вернуть.

Тари хотел еще что-то добавить, но так и застыл с раскрытым ртом. Дверь приоткрылась, и на пороге показался Митя…

В тот день был туман. Он белыми кольцами вился над крышами домов и хлопьями оседал на землю. Туман превратил город в сплошное серое месиво, в котором потонули дома и улицы. Изредка из-за белой завесы раздавались одинокие голоса прохожих. Голоса звучали чуть слышно, но пробивались настойчиво, словно корабль, режущий кромку льдов. Иногда возникали неясные очертания, напоминающие человеческие фигуры. И — снова туман.

Валерка долго плыл в этом белом океане и не мог избавиться от ощущения отрешенности от всего происходящего. Туманные облака пришли в движение. Они разрывались на части и соединялись снова. В просветах на одно мгновение стали отчетливо видны лица людей, потом глаза. За спиной Валерки раздались громкие крики, и, обернувшись, он увидел светло-серое, низко нависшее над землей небо, и шеренгу людей, взявшихся за руки. Они надвигались. Лица их были сосредоточенны и угрюмы.

На улице, оккупированной туманом, творилось что-то непонятное. Плач и женские крики раздавались со всех сторон. Изредка слышалась грубая брань и звуки ударов. Неожиданно из белой завесы вынырнула черноволосая девушка, лет двадцати пяти, и наткнулась прямо на шеренгу, шедшую на туман грозно и неумолимо, словно когорта римских легионеров. Испуганно вскрикнув, девушка хотела повернуть обратно, но было уже поздно. Человек в сером плаще бесцеремонно схватил ее за руку.