Жорж Сименон - Правда о Бебе Донж

— Можно войти? Я только что видела доктора Левера, он сказал, что вы спасены.

Это была сестра Адони, которая улыбаясь пришла справиться о состоянии здоровья своего больного. В речи этой маленькой толстушки, насколько Донж мог об этом судить, чувствовался кантальский акцент. Он посмотрел на нее так, как смотрел на любую другую вещь, не чувствуя нужды улыбаться, и сестра Адони, должно быть, обманывалась в этом, как впрочем и другие.

Она, конечно, думала, что он в отчаянии от поступка своей жены или же не любит монахинь. Сестра Адони стремилась его приручить.

— Хотите, я приоткрою окно? С вашего места вы увидите уголок сада. Вас положили в самую лучшую палату, номер шесть. Так что для нас вы мосье Шесть. Потому что мы никогда не называем наших больных по фамилиям. Знаете, в третьей палате несколько месяцев лежал один больной, он вчера выписался, и я вообще не знала его фамилии…

Бравая сестра Адони! Она сделала все, что могла и не сомневалась в том, что если он так на неё смотрел, то потому что видел её без этого серого одеяния Ордена Сент-Жозеф.

И он думал это не нарочно. С того момента как она вошла, он действительно спросил себя, как бы она выглядела без этого платья, которое её в какой-то степени идеализировало, без чепчика, без этого розового и отдохнувшего лица: была бы она этакой коротышкой крестьянкой с редкими волосами, собранными в пучок, с выпуклым животом под фартуком из голубого холста, в слишком короткой юбке с видневшимися из-под неё черными шерстяными чулками…

Он представлял ее стоящей среди кур и гусей, на пороге крестьянской хибары, руки на бедрах.

Сестра Адони, видя, что он так безразлично относится к её присутствию, все больше и больше заблуждалась на этот счет.

— Бедный мой мосье… Не слишком торопитесь ее судить… Не нужно на нее сердиться. Если бы вы знали, что творится в головах женщин! Знаете, у нас была тут одна, в соседней палате… Она пыталась покончить жизнь самоубийством, выбросившись из окна. Она утверждала, что она преступница, что ночью задушила своего ребенка, когда он кричал. В это можно было бы и поверить… Но ее ребенок умер во время родов. Она его вообще не видела. И уже спустя много месяцев, во время которых она всем казалась нормальной, проснувшись однажды утром, вообразила, что совершила преступление.

— Она выздоровела? — спокойно поинтересовался он.

— У нее родился другой ребенок. Она часто приходит, когда гуляет с малышом в нашем квартале. Тс!.. Кажется, я слышу шаги… Кажется, к вам идут…

— Это мой брат — подтвердил он.

— Бедняга! Он всю ночь просидел в коридоре. Вообще-то это запрещено, но доктор сжалился над ним. Он ушел только в шесть часов, когда его уверили, что вы в безопасности. Дайте-ка мне ваше запястье.

Она пощупала пульс и, казалось, была довольна.

— Я впущу вашего брата, но он должен здесь пробыть лишь несколько минут, и хочу, чтобы вы пообещали мне быть умницей.

— Это я вам обещаю, — наконец улыбнувшись, сказал он.

Феликс не спал ни минуты. В шесть утра его почти вынудили уйти из больницы, и он ушел, чтобы принять ванну, побриться, сменить костюм. И вот уже прибежал обратно.

И стоял в коридоре, с нетерпением дожидаясь разрешения, как будто он был чужой, увидеть своего брата Франсуа.

— Входите… Пять минут, не больше! И не говорите ни о чем, что могло бы его взволновать.

— Он спокоен?

— Не знаю… Это не такой больной, как другие.

Братья не пожали друг другу руки. Между ними это было не принято.

— Как ты себя чувствуешь?

Он опустил веки, чтобы дать понять, что все хорошо. Потом наконец задал вопрос, который ожидал Феликс.

— Ее арестовали?

— Вчера вечером… Фашо приходил в Шатеньрэ… Я боялся, что это будет затруднительно… Но она держалась хорошо.

Заместитель комиссара Фашо был из круга их друзей и почти каждую неделю они встречались за бриджем.

— Хуже всех было ему. Он что-то бормотал. Ты же знаешь какой он, вечно стесняется своих больших рук, не знает, куда деть шляпу.

— Жак?

— Его увели. Жанна осталась в Шатеньрэ с детьми…

Феликс лгал. Франсуа это чувствовал. Но он был милосерден и притворился, что ничего не замечает. Что же от него скрывали?

Почти ничего. Только одну маленькую деталь. Правдой было то, что все хорошо прошло. Приход Парке был всего лишь формальностью. Фашо приехал в своей машине с секретарем и судебным медиком. Судебный следователь — а он был новым в городе — прибыл за ним в такси, потому что у него не было своей машины. Все они собрались у въезда на территорию загородного дома, и прежде чем войти в сад, договорились друг с другом.