* * *
Самый длинный и пока самый страшный день в жизни капитана Васькина истекал… С убитыми и ранеными, с отправкой людей в госпиталь, с невероятным перенапряжением сил. Что людской организм исчерпаем — это было сегодня очень заметно. Одно законченное дело цеплялось за другое, которое еще предстояло расследовать. И так, наверное, без конца, потому как в России всегда воровали и воровать будут, и нет порядочности и дисциплины сверху донизу, сплошные перевороты и революции и всенародное недовольство — у каждой страны свои беды. В угрозыске тоже повторялась общая картина: одни люди сменялись другими, и все больше, невпроворот, скапливалось работы.
До самого подъезда в тот роковой день молча провожал Бориса Николаевича Захар Самсонов, как бы оберегая его от темных незримых сил. Большое бровастое лицо его было хмурым.
— Все время я был в группе как лишний человек, — признался он.
— Почему же? — не согласился Борис Николаевич. — Ты был в строю и даже в бою. А удачи и ранения всегда достаются не поровну.
И в который уж раз капитан Васькин горько вздохнул:
— Не верится, что нет Петра Степановича. Какой жуткий день! Генерал разнес меня и, пожалуй, прав. Стихийный у нас получился выезд.
— Задним числом все умные! — осудил Захар большое начальство.
— Может, и так.
— Вот поставьте себя на место подполковника, там на станции вы бы остались в стороне?
— Конечно бы, не остался, — вздохнул Васькин.
— Так что же мы могли сделать?!
— Смерть, как говорят, без причин не приходит…
— Вполне согласен с вами.
Простившись с Захаром Самсоновым, Борис Николаевич поднялся к себе на этаж, открыл ключом дверь. Вошел в прохладную квартиру, и другой тихий мир встретил его тут. За распахнутой балконной дверью, на шелковых ветвях берез, тревожились сонные воробьи. Они уже давно привыкли жить с Васькиным по-соседству. И так приятно сегодня было их слышать. Ложился теплый мягкий вечер. Где-то внизу, в заброшенных травах газона, пели ночные сверчки. Жизнь продолжалась. Люди и их братья меньшие приходили и уходили в небытие, а живая река времени текла себе нескончаемо. Катерины не было дома, но она обещала прервать отпуск. Может быть, приедет завтра или послезавтра, но никак не ждал ее Борис Николаевич сегодня. Он как-то сразу почувствовал, что жены нет дома, улетучились даже ее запахи. Он не любил, когда она отсутствовала, какая-то неполноценная была жизнь без нее. И в трудные минуты Катерина казалась до боли необходимой ему. Как глоток воды в жару, как надежное плечо, чтобы прислониться уставшей душой. Он ощущал себя слабым несмышленым ребенком. Хотелось маленького чуда. Чтоб кто-то погладил его добрыми руками — исцелил страшные душевные раны, заполнил окружающую его пустоту. Нормальную домашнюю обстановку могла создать только любимая женщина.
Тело было как наэлектризованное, он слышал даже треск, когда касался ручек двери, полированного стола, и никак не мог успокоиться. Боль дергала, казалось, за самое сердце.
«Да ведь никто не вечен», — успокаивал он себя, но мириться с этой мыслью не хотелось. В то же время он далек был от тех сказочных понятий о загробной жизни людей, от гаданий по гороскопу, где некоторые фанатики верят в продление бытия — в шкуре животных, птиц — все это мура. Но в эту трудную минуту он никак не мог справиться с мифической мыслью, да и не хотелось ему трезвого взгляда на бытие. «Конечно, сорок или семьдесят лет — это разница, но все равно краткая штука жизнь. Словно пробежишь по ней, как по стадиону, один круг — и вот он, финиш».
Борису Николаевичу казалось — бытие в мире построено несправедливо, неверно. «Почему так?! — рассуждал он. — Почему потом никаких повторений и поправок?! Как это несправедливо, горько». Но заново этот сумасшедший, перенапряженный век не посмотришь — все кончено. Впервые в душе Бориса Николаевича откликнулась нелепая, неосознанная обида на стремительную скоротечность жизни, хотя сам он не так уж редко торопил дни. В полутьме комнаты беспощадно отсчитывали время обычные настенные часы.
Как все просто. Как сотни лет назад было, так и теперь — короткий дан человеку промежуток, да и грош ему, разумному существу, цена.
Нервы Бориса Николаевича натянулись как струны — до боли, до звона. Хотя бы пришло оно — маленькое чудо. Вернулась бы Катерина. Неужели он не заслужил этой малости?..
Человек сложен. Возможно, у кого-то не бывает таких минут, но у Бориса Николаевича они являлись: нападали смятение и тоска, какая-то неуверенность в себе, он даже не хотел скрывать этого. Катерина ему жена и друг. Никто бы не сумел ему заменить ее. Иногда, кажется, она ведет его по жизни за руку, будто слепого мальчика, а не натренированного, полного сил мужчину. На работе ему подчиняются люди и даже считают его вполне достойным начальником. А дома он подчиняется жене…
Читать дальше