Борис Васильев - Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

Собственно, что он видит в этом большом мире? С утра до вечера угрозыск. Беготня, поездки, нервотрепка, поиски криминала в документации, ошибки, тупики, снова поиски. А в награду за труды — ругань начальства. Не всегда справедливая зарплата, при таком нелепом повышении цен. А хвалить у нас, на Руси, принято только покойников. После работы обычно донимали бессонные ночи. Раздумья. Зачем он, Васькин, на этой земле? Какой черт сунул его в угрозыск. По сути, он маленький человек. Ассенизатор. Как работник, конечно, нужный. А как свидетель?.. Виктор Коваленко однажды сказал: «Нелегко быть свидетелем». Нашим делам, нашему времени… Когда все видишь, да еще думаешь. Дорогую цену как свидетели могли заплатить Тимонины: и Варвара и Василий Корнеевич. А теперь еще эта тяжело раненая незнакомая женщина. Фамилия ее, кажется, Павлинова. А звать как, Борис Николаевич так и не узнал. Спасут ли ей в госпитале жизнь? Помогут ли ее внукам? И вернется ли в строй Коваленко? Сколько безответных вопросов! Капитана Васькина мучили они, эти вопросы, и было такое состояние, словно кто-то водил лезвием ножа по горлу. Как нигде, в угрозыске бросалась в глаза беззащитность людей в стране.

Звякнул во входной двери ключ. Неужели пришла Катерина? Хорошо, хоть она приехала. Вот она уже включила свет, и Борис Николаевич видит ее румяное свежее лицо. Как тепло стало от ее улыбки. Будто гора свалилась с плеч.

— Заявился, бродяга, ну здравствуй, здравствуй! Я была уже в квартире, решила кое-что купить.

Она бросила на кухонный стол сумку. Что-то принесла-добыла.

— У тебя что за праздник? — спросил он. — Зачем нарядилась в свой заветный костюм?

— А ты не знаешь?

— Представь себе — нет.

— Ну молодец! Докатился до ручки.

— Возможно, — согласился Борис Николаевич. Он сидел на диване неподвижно, закинув одну ногу на другую. Любил сидеть так в неспокойные минуты.

— Пошли на кухню, — позвала Катерина.

— Пойду, если у нас найдется что-нибудь выпить.

— Конечно, найдется. Что мы хуже людей?!

— Ты права. Не хуже, — согласился он и посмотрел измученными глазами: — И все-таки что за праздник?..

— У тебя же сегодня день рождения.

— Какой ужас, Катерина! — ударил себя пальцами по лбу Борис Николаевич. — Сегодня погиб Петр Степанович.

Катерина крошила винегрет и сразу остолбенела.

— Ты шутишь, Боря?!

— Какие тут шутки! — вздохнул он.

— Как же он погиб?

— Как обычно… нелепо.

Они сидели неподвижно за столом с минуту, возможно дольше. Катерина смахнула набежавшие слезы.

— Какой ужас!..

Лицо ее было растерянным. Сразу куда-то делась краска с губ и румянец со щек.

— Я дочку побоялась в Артек одну отправить. Время смутное. Отослала к бабушке. Весь день прокрутилась с переоформлением путевок. В деньгах, конечно, за эти горящие направления потеряла.

— Черт с ними, с деньгами! — махнул он рукой.

— Короче, прокрутилась и ничего не слышала.

Катерина как бы извинялась за то, что не в курсе дела. И все обильней текли у нее слезы. Борис Николаевич сидел, уйдя куда-то мыслями в бездну.

— Где это случилось? — спросила она.

— На станции.

— В городе?

— Нет. В Зубрилино.

— Да-а, работе вашей не позавидуешь.

Катерина достала из холодильника бутылку «Столичной», положила в тарелки кружочки кооперативной ветчинно-рубленой колбасы. Добыла где-то две бутылки «Нарзана».

Борис Николаевич молча и нетерпеливо ждал, пока стол будет готов, затем сдернул жестяную пробку с бутылки. Налил себе полный стакан водки и даже не предложил жене. Катерина понимала его и смотрела с жалостью, как на ребенка. Глаза ее по-прежнему были в слезах. Тонкие пальцы слегка вздрагивали. Она нашла в буфете пузырек с сухой валерьянкой и плеснула себе шипучего нарзана.

А Васькин выпил водку не морщась, словно воду. И тоже плеснул себе в стакан нарзана. Странно, но хмель не брал его: те же трудные думы в голове. Лишь слышал, как настенные часы неумолимо идут, отмеряя людскую норму бытия.

— Боря, надо уйти тебе с этой проклятой работы, — тихо сказала Катерина. — Пока не поздно. Кого ты будешь теперь защищать? Хапуг с толстыми карманами? Или колотить обездоленных людей на демонстрациях?

— Ты что?!

— А то…

— Но я же в угрозыске.

— Меня пугает завтрашний день.

Борис Николаевич помолчал, держа в руке пустой прозрачный тонкий стакан. На лице отразилась гримаса боли.

— Ты что, Катерина, — повторил он. — Это невозможно. Если мы отступим на нашем рубеже, что же будет со страной, с народом. Конечно, силы неравные, горсточка работников внутренних дел и черные тучи мафии. Но надо контролировать обстановку.