Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Но как вычислить врага, который залег на дно и живет совершенно обыденной жизнью советского человека? Только случай и поможет.

Интересно, что нашли кагэбэшники в списках поступивших за три дня? Сколько там подозрительных лиц? Черт, ей бы хотелось это знать, и сейчас не мыть пол, а анализировать биографии в надежде наткнуться хоть на малюсенькую несообразность. Разве так бывает, чтобы одновременно и страх, и азарт?

В четверг после обеда ей вдруг позвонила архивариус и довольно сурово поинтересовалась, куда она пропала. Ирина оторопела, но быстро вспомнила, что одно дело они с Гортензией Андреевной так и не успели посмотреть.

Теперь Нина Ивановна его нашла.

Ирина хотела поблагодарить, мол, спасибо, уже не надо, но осеклась. Нина Ивановна искала дело пятнадцатилетней давности, делала напрасную работу только потому, что Ирина забыла отменить свою просьбу. В следующий раз архивариус так стараться не будет, пошлет подальше, скажет, данные неполные, ничем не могу помочь. Да и просто неудобно перед пожилой женщиной. Надо как-нибудь выбрать время, съездить, отвезти коробочку конфет…

В общем, поступить как человек, а не как свинья.

С жаром заверив Нину Ивановну, что как только, так сразу, Ирина разъединилась и тут же набрала Гортензию Андреевну. Наверное, теперь, когда Малиновским занялись специалисты, конспирация уже ни к чему, но учительница так вышколила Ирину, что язык не поворачивался называть фамилии.

Гортензия сказала, что в свете новых данных самоубийство тещи Ордынцева действительно ни к чему, но вежливость есть вежливость, и раз уж она втравила Ирину Андреевну во все это, то с большим удовольствием съездит и даже скинется на коробку конфет и банку кофе.

Кирилл отпустил ее в тот же день. Ирина вытащила из закромов железную баночку бразильского кофе с изображением индейца, которую получила в заказе и берегла для особого случая, и поехала в архив, где Нина Ивановна вручила им старое дело, хранившееся, видно, не в самом подходящем для этого месте, потому что бумага чуть отдавала тлением и какой-то химией.

– Полистаем для вида и пойдем, – шепнула Ирина Гортензии Андреевне.

Жена Ордынцева умерла уже после смерти матери, стало быть, та свела счеты с жизнью не из-за этого, но мало ли других причин? Муж разлюбил, собрался к другой, врачи огорошили известием о неизлечимой болезни…

Рукописные материалы были заполнены как на подбор ужасными почерками, да и чернила за долгие годы расплылись и выцвели. Ирина вяло просмотрела те записи, что были отпечатаны на машинке. Тело обнаружила дочь, вернувшись из школы, следы взлома и борьбы отсутствовали, на столе записка. «Я так больше не могу». Размашистый почерк, кривая строка – выдает сильное душевное волнение. Видно, женщина села писать предсмертное письмо, но отчаяние оказалось настолько сильным, что любые объяснения причиняли боль, и она решила не мучить себя дольше. Даже многоточия не хватило сил поставить.

Войдя в квартиру, девочка бросилась вынимать маму из петли, поэтому нарушила обстановку, но позже сказала, что стул лежал на боку прямо под телом.

Конечно, на сто процентов исключить убийство можно, только если дверь была заперта изнутри на щеколду или цепочку, но и так картина вполне убедительная.

Странно, что женщина не подумала о дочери, никак не постаралась уберечь ее от страшного потрясения, которое позже, возможно, способствовало развитию болезни.

Подождала бы, пока муж вернется из санатория, куда того отправили как передовика производства. Возможно, в этом и кроется причина самоубийства. И так жили не очень, а в санатории муж вдруг взял и встретил любовь всей своей жизни, и сообщил об этом супруге по телефону. Достойная же советская женщина знает, что крушение брака равно крушению жизни, вот несчастная и решилась, или просто хотела напугать своего ветреного супруга инсценировкой самоубийства. Не такое это, кстати, и редкое явление, правда, дамы чаще прибегают к таблеткам, чем к веревке, но всякое случается.

Сценарий прост, но эффективен: дочь вытаскивает мать из петли, мать рыдает, жалуется на негодяя-отца, который так плох, что никак нельзя выпустить его из семьи, потрясенная дочь ставит папе ультиматум, и он остается, потому что дочь любит всяко больше, чем бабу, которую узнал всего лишь две недели назад.

Только заигрывать со смертью опасно. Можно перепутать шум на лестнице со звуком открывающегося замка, или у стула подломится ножка, или сам поскользнешься.