Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

Чтобы не заплакать, Ирина крепко зажмурилась. Володя наелся и сладко посапывал у нее на руках. Она убрала грудь.

– Автор Евгений Храмов, – сухо проинформировала Гортензия Андреевна, – между прочим, ваш коллега по первой профессии.

– Судья?

– Нет, следователь.

Ирина покачала головой.

– Спасибо вам, что проявили участие к одинокой старухе, и я действительно благодарна, но не нуждаюсь в жалости.

– Что вы, Гортензия Андреевна, какая жалость! Нам с Кириллом просто стыдно наслаждаться таким шикарным теликом и ни с кем не делиться.

Учительница рассмеялась, и стало ясно, какой обаятельной девушкой она была когда-то. Обозначились ямочки на морщинистых теперь щеках, глаза блеснули, будто сорок лет назад.

– Не жалейте меня. Да, многого не случилось, но жизнь прошла не напрасно. Я старалась помогать детям стать достойными людьми, и, надеюсь, здоровье позволит мне еще какое-то время это делать. Не сочтите меня хвастливой, но порой я думаю, что передать свои знания и опыт в какой-то мере даже важнее, чем оставить потомство, или совершить научное открытие, или создать шедевр. Так ты будто остаешься в реке жизни, даже когда тебя не станет… Впрочем, мне трудно объяснять что-то сложнее «жи-ши» пиши через «и».

– Я поняла.

Гортензия Андреевна встала и поправила пышный кружевной воротничок тем отработанным движением, как военные поправляют фуражку.

– Еще раз благодарю вас за гостеприимство и радушие, и на этом наше сотрудничество будем считать оконченным.

– Ой, а книжку-то как вам вернуть? – спохватилась Ирина.

– Это подарок. Она ведь и этому очаровательному молодому человеку понадобится.

– Давайте чемпионат все-таки досмотрим.

Ордынцев весь день носился по больнице как безумный. Неопытный дежурант госпитализировал уйму народу не по профилю, и теперь следовало раздать этих пациентов кого на терапию, кого невропатологам, а одного в урологию, потому что молодой специалист умудрился перепутать остеохондроз с почечной коликой. Отделения были и так переполнены, заведующие забирали больных неохотно, предлагали Ордынцеву вспомнить клятву Гиппократа, взять учебник и лечить всех, кого ему послал бог в своей великой милости.

Как только он решил эту проблему и сел за стол проверять истории, так ожил телефон и не умолкал до конца рабочего дня.

Первым позвонил профессор, с которым Ордынцев советовался насчет своей конструкции. Ничего интересного наставник не придумал, зато у него родилась идея, что Ордынцеву надо оформить четверть ставки ассистента кафедры и взять группу.

Владимир прикинул. Денег добавится так мало, что он их даже не заметит, а нагрузка мощная. Это же надо готовиться к занятиям, потом таскать студентов по больнице и зорко следить, чтобы они никого не отправили на тот свет от сильной жажды знаний. Ребята разные, и группы разные, с кем-то приятно работать, но попадаются такие дубины, что с трудом верится в то, что они действительно дураки, а не притворяются. И хамы бывают, и просто наглые и шумные. А он человек мягкий, не обладает грозной силой Гортензии Андреевны, чтобы один раз посмотреть, и никто пикнуть не смел. Да и вообще он на рабочем месте не скучает.

С другой стороны, четверть ставки на кафедре – это он уже считай одной лапой зацепился за науку. Может, получится не просто соискательство оформить, а поступить в заочную аспирантуру, а там как пойдет.

Тут его размышления были прерваны звонком сына, который сообщал, что сегодня родительское собрание.

– Опять краснеть, – вздохнул Ордынцев. – А ты откуда звонишь?

– Из автомата на углу.

– Ты оделся?

– Естественно.

– Ладно, будем считать, что я тебе поверил. Беги обратно в школу, я буду.

Не успел положить трубку, как позвонил Иван Кузьмич с радостной новостью, что детали конструкции готовы. У Ордынцева мелькнула идея отправить деда на родительское собрание, но это было бы, конечно, наглостью, и так Иван Кузьмич проводит с внуком больше времени, чем родной отец.

Что ж, придется принимать удар на себя… Он ведь так и не взял под свой контроль учебу сына. Каждый вечер собирался, и всякий раз что-то отвлекало. Точнее, неудобно было проверять, будто он не верит собственному ребенку. И у них в семье так было заведено, что каждый справляется на своем участке. Костя с трех лет говорил: «Я хожу в детский сад и работаю там малышом», а потом пошел в школу и стал работать учеником, так что ж теперь, лишать его островка самостоятельности? Приучать, что все важное в жизни делается не в охотку, а из-под палки? Да ну, лучше он на родительском собрании лишний раз от стыда сгорит.